Карта времени

Однако когда Гиллиам Мюррей вновь появился на пороге дома Уэллса, писатель так и не решил, что делать. Гиллиам пришел точно в назначенное время, на губах его играла все та же сладкая улыбка, но на этот раз показная любезность скрывала адское нетерпение. Он сгорал от желания узнать вердикт знаменитого писателя относительно его книги, но до поры до времени обоим приходилось соблюдать протокол. Обмениваясь банальностями, они прошли в гостиную и, совсем как в прошлый раз, уселись друг против друга, а Джейн вновь принялась разливать чай. Воспользовавшись паузой, Уэллс осторожно разглядывал своего взволнованного гостя, тщетно старавшегося растянуть мясистые губы в безмятежной улыбке. Внезапно писатель ощутил всю глубину и мощь собственной власти над сидящим перед ним человеком. Уж он-то знал, сколь ценно для любого автора его сочинение и сколь мала эта ценность в глазах других, тех, кто не проводил над ним бессонных ночей. Неблагоприятный отзыв, каким бы справедливым он ни был, неизбежно причинял невыносимо острую боль. Это был страшный удар, и не у всех хватало сил принять его со стойкостью раненого солдата; для хрупких натур такое испытание становилось вселенской катастрофой. И вот в руках Уэллса чудесным образом оказались мечты и надежды совершенно постороннего человека. В его власти было растоптать их или защитить. И скверное качество мюрреевских писаний тут не играло совершенно никакой роли, ведь Уэллс все равно решил отдать рукопись Хенли. Речь шла о том, во зло или во благо употребить свою власть, осадить высокомерного болтуна, чтобы насладиться его унижением, или на краткое время, до окончательного приговора Хенли, подарить ему надежду, что книга вышла неплохой.

— Так что же, мистер Уэллс? — нетерпеливо спросил Мюррей, едва Джейн покинула комнату. — Как вам мой роман?

Уэллс почувствовал, как в воздухе повисло напряжение, будто наступил некий критический момент. Будто вся вселенная, затаив дыхание, замерла в ожидании его суда, от которого зависело, будет ли жизнь продолжаться дальше. Молчание было подобно шлюзу, запирающему бурный поток событий, готовый прорваться в любую минуту.

Он и сегодня не знал, почему тогда принял такое решение. У него не было на это каких-то особых причин, он мог повести себя совершенно по-другому. Одно он знал точно: он сделал то, что сделал, не из-за того, что был злым человеком, ему просто было любопытно, как поведет себя автор, сидящий напротив, когда услышит его безжалостный приговор. Продемонстрирует ли он самообладание, надев маску безразличной вежливости, которая скроет его раненое самолюбие, или потеряет всякий контроль над собой, как ребенок или приговоренный к смерти. А может быть, в ярости набросится на него, пытаясь задушить своими гигантскими ручищами, — такой вариант развития событий тоже надо было предвидеть. Можно было попытаться выдать это за что угодно, но он просто хотел провести эксперимент. Он приносил душу сидящего перед ним человека в жертву научному любопытству, как будто речь шла о крысе, на которой испытывали новое изобретение. Уэллс желал понаблюдать, как поведет себя несчастный незнакомец, ведь, отдавая ему свою рукопись, тот добровольно оказывался в его полной и безграничной власти, и теперь Уэллс мог вершить чужую судьбу, выступая в роли неумолимого рока, царящего в жестоком мире, в котором им обоим довелось родиться. Как только решение было принято, Уэллс слегка откашлялся и вежливым, почти ледяным тоном, как будто ему было абсолютно безразлично, какое действие возымеют его разящие слова, произнес:

— Я крайне внимательно прочел вашу работу, мистер Мюррей, и должен признаться, что это чтение не доставило мне ни малейшего удовольствия. Я не могу найти для вашего произведения ни одного слова похвалы или одобрения. Я позволил себе столь откровенно вам ответить, поскольку считаю вас коллегой и полагаю, что вежливая ложь не принесет вам никакой пользы.

Улыбка на лице Гиллиама мгновенно исчезла, а его громадные ручищи с силой впились в подлокотники кресла. Отметив про себя этот жест, Уэллс продолжил высказывать свои язвительные комментарии подчеркнуто вежливым тоном:

— На мой взгляд, идея, лежащая в основе вашей книги, наивна и банальна, мало того, вы так неумело развиваете эту идею, что лишает ее и тех скромных возможностей, которые можно было бы из нее извлечь. Текст построен хаотично и беспорядочно, сцены не связаны друг с другом, логика изложения отсутствует, и в конце концов у читателя создается впечатление, будто события происходят сами по себе, просто потому, что автору что-то взбрело в голову. Подобная сюжетная путаница вкупе с вашей манерой повествования, похожей на стиль нотариуса, чрезмерно увлекающегося романами Джейн Остин, приводят в лучшем случае к тому, что интерес читателя неизбежно угасает, а в худшем у него рождается глубокое отвращение к такому произведению.