Карта времени

— А теперь я вынужден принести вам свои извинения, — произнес Гиллиам, поднимаясь из кресла и возвращая инспектору документ, — но у меня очень много дел.

— Конечно, мистер Мюррей.

Немного удивленный тем, как резко прервал хозяин фирмы их встречу, Гарретт тоже встал, еще раз поблагодарил Мюррея за готовность сотрудничать и покинул кабинет. Он спускался по лестнице в прекрасном настроении.

— Сальник, селезенка, левая почка, надпочечник… — мурлыкал он на ходу.

XXXVI

Никогда Уэллс не чувствовал себя таким счастливым, как в тот миг, когда ставил последнюю точку в романе. С этим ощущением ничто не могло сравниться: ни прикосновение ветерка к коже, ни ощущение под рукой нежного женского тела, ни смакование шотландского виски в медленно остывающей ванне. Завершение работы над книгой, самый последний ее акт всегда дарил ощущение опьяняющей радости, хотя сам по себе писательский труд подчас казался ему скучным, тяжелым и неблагодарным. Иначе говоря, Уэллс относился к числу тех авторов, которые ненавидят писать, но обожают «завершать написанное».

Он вынул последний лист из каретки пишущей машинки «Хаммонд», положил его на стопку таких же листов и опустил сверху руку с победной улыбкой на губах, с какой охотник ставит ногу в сапоге на голову поверженного им льва, ибо акт творчества для Уэллса был очень похож на борьбу, на жестокое сражение с идеей, которая то и дело норовила ускользнуть, не давая себя покорить. С идеей, которую, заметим, сам же он и породил. Это было самым обескураживающим: разница между с таким трудом достигнутым результатом и изначально, скорее даже подсознательно, поставленной перед собой целью. Опыт научил его, что попавшее на бумагу — лишь бледное отражение замысленного. И Уэллс смирился с мыслью, что итог всегда бывает вдвое хуже задуманного, вдвое менее совершенен, чем тот идеальный роман, который сидел у него в голове и служил ему путеводной звездой и который, казалось, словно призрак с издевательской улыбкой маячил за каждой его книгой. Ладно, сказал он себе, в любом случае вот он, плод многомесячных трудов — нечто вполне материальное. Завтра же он передаст роман Хенли — и можно будет забыть о нем.

Но сомнения не оставляли его. В который уж раз, глядя на ровную стопку напечатанных листов, Уэллс спрашивал себя, то ли он на самом деле написал, что должен был написать. Достоин ли новый роман фигурировать в списке лучших его творений или это всего лишь досадная неудача? От чего зависит, какой получается книга, — от мастерства писателя или от случая, управляющего нашими жизнями? Слишком много вопросов, хотя один из них мучил Уэллса особенно: не таится ли в каком-нибудь уголке его мозга роман, который позволит воплотить все, что накопилось в душе? А вдруг он обнаружит этот роман слишком поздно, например, уже на смертном одре, как обломки корабля, внезапно всплывшие на поверхность океана, ему откроется сюжет замечательного романа, но времени написать его не останется, хотя история всегда находилась там, ждала, безответно взывая к нему. И эта книга умрет вместе с ним, потому что никто больше не сумеет написать ее, потому что она подобна костюму, сшитому по меркам Уэллса. Ничего страшнее таких мыслей Уэллс не знал — они преследовали его, как проклятье.

Он тряхнул головой, прогоняя неуместные сейчас тревоги, и глянул на часы. Время уже перевалило за полночь, поэтому он поставил на последней странице рядом со своей подписью дату: 21 ноября 1896 года. Затем с наслаждением подул на чернила, встал из-за стола и взял в руки керосиновую лампу. Спина ныла, он чувствовал ужасную усталость, но не пошел в спальню, откуда доносилось мерное дыхание Джейн. Сегодня поспать ему не придется: ночка будет по-настоящему беспокойной. Он двинулся по коридору, освещая себе путь лампой, потом по лестнице поднялся на чердак, стараясь шагать так, чтобы ступени не скрипели.

Там, наверху, его ждала машина, освещенная фантастическим светом луны, проникавшим сквозь открытое окно. Он уже привык совершать этот тайный ритуал, хотя и сам затруднился бы сказать, почему ему доставляет такое удовольствие вполне невинная и нелепая забава — сидеть в машине, пока его жена спит. Он ведь прекрасно знал, что перед ним всего лишь хитроумная игрушка, и тем не менее, сидя в ней, он начинал чувствовать себя не совсем обычным человеком. Создатели машины позаботились о самых мелких деталях: вряд ли, конечно, она могла совершать путешествия во времени, однако на панели управления легко проставлялась любая дата — обманчивая цель совершенно невозможного скачка.