Картахена

На мой звонок карабинеры не обратили никакого внимания. Надо было звонить еще раз, но мне пришлось ждать, пока полиция не отпустит вдову и тренера, убедившись в их невиновности. Потом пришлось ждать, пока комиссар не вернется с каких-то салернских курсов. А потом дело сунули на полку, так что мой звонок пришелся им не по нутру, они прямо так и сказали: сколько можно морочить полиции голову?

К тому времени мне стало ясно, что капитана полиция не тронет, даже если у него в комнате окажется артиллерийский арсенал. Теперь оставалось два варианта попроще, раз первый, казавшийся мне достаточно коварным, провалился самым жалким образом. Один вариант – убить капитана своими руками, а другой – построить еще одну западню (скажем, насыпать в яму горячих углей и прикрыть ветками по примеру македонского царя). И никакой белладонны, никаких градусников. Сухая алхимическая стирка.

Еще в интернате способность убивать показала мне меня, очертив контур, прежде размытый. Мне казалось, что я умею только терпеть и беситься, читать и гулять в одиночестве, и еще презирать, разумеется. Забавно узнать о себе какие-то вещи, которые определяют тебя как разумное существо, способное менять ход событий. Да, вот именно, определяют. Человеку нашего времени трудно определиться, он так тесно существует в стае (или в рое?), что его ограничительные винты разболтаны, пределы размыты, и он легко переливается в другого, такого же смутного и недостоверного.

Одно дело, когда человек себя считает кем-то: пророком, заступником слабых, орудием в руках Бога или, например, сверхчеловеком, и совсем другое дело, когда человек никем себя считать не хочет. Условий нет. Определенности разрушены. Получается, что человек и сам никакой, и мир вокруг него никакой. Нет ничего, за что бы он был готов умереть. Поэтому ему так просто убивать самому.

Глава 3 Так тихо и стремглав

Петра

Первая суббота мая была самым подходящим днем для убийства. Шторм утих еще к полудню, зато берег застелила серая, едва просвеченная солнцем мгла, а через час пошел град, и все, что могло лечь, покорно легло. Остались стоять только фонари да крепкие жесткие кусты агавы на обочинах. В такие дни набережная пустеет мгновенно, одна сторожевая крепость торчит на берегу, как в прежние времена, да волны ломятся через каменный мол, будто ошалевшие овцы через забор. В отеле в штормовую погоду все наоборот – постояльцы оживляются, собираются в библиотеке или в столовой, шумят, заказывают вино со специями. А если станция вырубает свет, то хлопают в ладоши и требуют у кастелянши свечей. Мне кажется, старики чувствуют родство с плохой погодой, так же как мы чувствуем близость солнца и горячего песка – как часть своего тела. Они сами, в каком-то смысле, ливень и град. Все их пережидают, никто их не зовет, от них только сырость, болезни и убыток.

Я знала, что Ли Сопра непременно пойдет на море, чем хуже погода, тем больше ему удовольствия. Закончив процедуры, я одолжила в холле ветровку с капюшоном, незаметно спустилась по парковой лестнице, свернула на кипарисовую аллею и пошла в сторону каменоломни. Посыпанная щебнем тропинка быстро кончилась, а глина была такой скользкой, что ноги разъезжались, я набрала в туфли воды, села на скамейку в конце парка и натянула на туфли длинные больничные бахилы из голубого пластика. У меня всегда с собой парочка в кармане халата – для работы на третьем этаже. Там у нас суровая стерильность и особый уход.

В бахилах дело пошло быстрее, я перепрыгивала красные глиняные ручьи и старалась не дышать ртом, потому что в рот сразу набивалась какая-то колючая дрянь. К тому времени, как я увидела Ли Сопру на краю обрыва, град сменился теплым дождем, а еще через минуту все кончилось, на край неба выкатилось горячее солнце, и стало душно.

В каменоломнях раньше не было воды, говорят, что в девяностых здесь хотели строить завод, подвели узкоколейку и вырыли канал, но тут вмешались зеленые, район объявили национальным парком, завод разобрали, а лагуна осталась. Я этого толком не помню, мне было лет пять, наверное, а вот брат ходил туда с мальчишками собирать стеклянные шарики, они потом играли на них, как на деньги, у нас на заднем дворе.

– Петра! – Капитан окликнул меня с такой радостью, что я на мгновение усомнилась, что мы враги. Он помахал мне рукой и снова повернулся к морю.

На подходе к обрыву нужно было перепрыгнуть через последний ручей, и я остановилась, вода в ручье неслась быстро, несмотря на грязь и мелкий плавник, который попал туда из моря. Интересно, как чувствуют себя крупные рыбы, которых заносит в лагуну, – ищут выход или покорно бултыхаются в стоячей воде?