Картахена

Маркус решил, что попробует все-таки спуститься на пляж. Плоская крыша рыбного рынка поблескивала в просветах, а у входа в гавань стояли два промысловых судна. Вчера он был в порту и видел их вблизи – там он тоже сидел на куске гранита, эти красноватые валуны здесь повсюду, будто обломки гелиосовой колесницы. У северной стены рынка стояли поддоны для рыбы, косо сложенные, будто костяшки домино, а с юга его окружали сушильные стойки, на которых подвешивали рыбу, накидывая сверху мелкую сеть, чтобы чайки не разворовали улов.

Глядя на сеть, Маркус вспомнил, что так же делают норвежцы в Тромсё – ему приходилось бывать там и даже жить в бревенчатом домике хозяина шхуны. Это было в две тысячи третьем, он учился на последнем курсе и приехал в Тромсё перед защитой диплома. Именно там, сидя на берегу с бутылкой подаренного хозяином самогона, он вдруг понял, что прошло четыре года после исчезновения Паолы.

Прошло – и что толку? Паола по-прежнему была везде – вернее, возникала там, где он оказывался один, в темноте или при свете дня. Он все так же слышал ее голос: раз ты выходишь отсюда, сторож тебе и слова не скажет, – а в ноздри ему набивался горячий, жирный запах пепелища.

Неужели так будет всегда, думал он, вытряхивая на язык последние капли норвежской отравы, звуки, запахи, очертания предметов будут впиваться мне в голову горячими иглами только потому, что напоминают старую, запекшуюся обиду? Связи между словами будут такими же сильными, как связи между вещами, а сами вещи будут такими никудышными, что тронешь – и разворачиваются медленно, мягко расцепляя крючочки смыслов, постепенно обугливаясь, и, наконец, рассыпаются совершенно. Ведь только я один знаю, что здесь никого нет, они водят меня за нос, они всего лишь пятнышки на закопченном стекле, а кварцевая луна навсегда прибита к небесам, и нет обнадеживающего ответа, и нет убедительного опровержения.

* * *

Даже в ноттингемских пабах выпивку не подают так рано, как в траянских тратториях. Встретить клошара на площади стало для Маркуса целью, ради которой он заставлял себя просыпаться пораньше и выбираться из-под перины, которую хозяйка мотеля набила невесть чем: перина кололась мелким пером, пахла дегтем и весила, как полное дождя облако. Вернусь домой и буду начинать день со стакана красного, думал он, умываясь холодной водой (электричество снова пропало, и снизу слышались хозяйкины проклятия), разве то, как клошар говорит и выглядит, не доказывает, что он поступает правильно? Стакан красного и утреннее солнце на площади – вот что мне сейчас нужно, а потом непременно займусь делом.

Удивительно, но, когда он явился в «Колонну», там никого не было, ветер дул с моря, и на террасе было холодно, так что он зашел внутрь и заказал вино. Не успел подавальщик поставить на стол графин, как двери кафе захлопали, и нарядные посетители повалили валом: в церкви закончилась пасхальная служба. Маркус оглядывался в поисках клошара, но его не было видно. Ветер усилился, и полотняный навес над террасой надулся словно парус. Было слышно, как дождь стучит по крыше, пока еще слабый, но судя по тому, как потемнело за окнами, зарядивший надолго. Хозяин кафе появился в мокром пиджаке, занял свое место за стойкой и принялся рассказывать своим camerieri, что падре Эулалио был сегодня на высоте.

– Утром Иисус пришел из Вифании и учил народ. Старейшины искушали его вопросами и хотели арестовать его, но боялись сделать это открыто из-за народа!

Какая-то толстуха в красной шали, сидевшая в углу, вдруг принялась стучать стаканом по столу, а потом затянула молитву, заставив всех обернуться:

O Signore, fa di me uno strumento della tua Pace:
Dove и odio, fa ch’io porti l’Amore.

– Как не было у тебя в юности голоса, Агостина, так и нет его, – произнес кто-то от дверей, и Маркус встрепенулся.

Дверь хлопнула от сквозняка, оранжевый брезент вспыхнул на фоне темного стекла, залитого дождем. Женщина поднялась, вгляделась в говорящего и хрипло закричала:

– Кто бы говорил, Пеникелла, все знают, что ты глух на оба уха, а видишь только одним глазом, да и тот давно смотрит на переносицу! Иди лучше привяжи покрепче свою посудину, а то ее ветром унесет в море, и тебе будет негде спать.

– Скоро я сам выйду в море, – сказал клошар, подходя к стойке и поворачиваясь к залу лицом. – Хотел сегодня покрасить лодку, взялся с самого утра, да погода подвела.

Публика заговорила, засмеялась, и Маркус удивился сам себе: ему захотелось встать и громко сказать, что клошар говорит правду, что он сам помогал ему распаковывать новый мотор. Хозяин похлопал клошара по плечу и протянул ему стакан, показывая рукой в тот угол, где сидел Маркус, клошар кивнул, снял свой непромокаемый плащ, повесил на гвоздь и направился к столику.