Картахена

Я следовала этому правилу, но совершила ошибку в самом начале – один из каштанов показался мне таким красивым, что представлялось кощунством надрезать его, как положено, крестиком и кидать на угли. Мне нужно было хорошенько повертеть его в пальцах, когда я узнала, что Ли Сопру убили, но я этого не делала.

Убийцы не умирают, свалившись с обрыва, и не кончают с собой, заработав столько денег, что хватит на новый «Бриатико». Кто может убить осмотрительного убийцу, кроме его сообщника – человека, к которому он не боится повернуться спиной?

В тот апрельский день, когда я наткнулась на них обоих в шахматном павильоне, мне даже в голову не пришло, что позиция выглядит нелепо. Служащий отеля и богатый постоялец стояли на шестиугольной доске, но не так, как расположились бы игроки, а посередине: Садовник стоял на е5, а его собеседник на f4, они тихо разговаривали, склонив друг к другу головы. Садовник слегка опирался на жестяного ребристого ферзя, похожего на кукурузный початок, я не видела его лица, зато видела лицо человека, за которым следила, – он улыбался, приподняв брови. С такой улыбкой смотрят на того, кто приятен сердцу. Так мне улыбался брат. Хотя, если честно, он почти всем так улыбался.

Садовник пришел туда с трубкой, но она погасла и лежала на дубовой скамье для зрителей, таких скамеек в павильоне две, хотя зрителей там сроду не бывает, да и самих игроков тоже: шестигранная доска их настораживает. Накрапывал дождь, и во влажном воздухе их голоса были слышны отчетливо, хотя я не разбирала слов. Мне стоило задуматься, но я лишь полюбовалась на Садовника издали, развернулась и ушла.

Отец и сын, двуглавое чудовище.

Осталось понять, что между ними произошло.

Раньше я считала, что Ли Сопра убил хозяина, вытащил марку, успел разглядеть Бри, вышедшего на поляну во всей хмельной красе, и помчался назад, на репетицию. По дороге он надумал сказать сообщнику, что его спугнули, и ему пришлось бежать, ломая ветки, а бумажник достался незнакомцу, деревенщине, который поживится деньгами, а открытку вышвырнет в мусор. Для верности, придумав заманчивый повод для встречи, капитан убил брата и тем самым уничтожил возможность спросить у него самого.

Нет, слишком хитро и бессмысленно.

Другая версия: капитан убил моего брата, и больше никого. Вот пишет же Садовник под именем флейтиста, что кровь Аверичи попала ему на ботинки. Он застрелил хозяина, но сицилийская ошибка ему не досталась, тогда на охоту вышел его отец, завладел маркой, но не прошло и восьми недель, как он свалился в лагуну с камнями в карманах. Выходит, Садовник убил своего отца? А какой в этом толк? Если он так стремился завладеть маркой, то, сбросив Ли Сопру с обрыва, рисковал никогда ее не увидеть. Проще было договориться. Или затаиться и подождать.

Могло быть и так: в ту ночь на поляне марка досталась Бри, Садовник убил его, чтобы отобрать добычу, а потом убил отца, чтобы с ним не делиться. Боже, какой-то беспросветный мрак. Нет, эта версия вообще никуда не годится. Во-первых, он был в ту ночь за триста верст от богадельни. Во-вторых, если бы он нашел марку на теле убитого Бри, он не ходил бы в наш сад и не шарил бы по тайникам. А он пошел, нет, побежал туда сразу после нашего разговора в прачечной, и я сама указала ему, где нужно искать. Соврала, разумеется. Правда, камни ворочать он не стал, если верить маме, дальше калитки не прошел.

Сколько бы я ни пересыпала каштаны между пальцами, один из них все равно придется пометить крестиком и бросить в джутовый мешок. Тем более что он сам себя пометил: вести такой блог – это все равно что встать на площади в базарный день и посыпать голову пеплом. На кой черт ему нужно было разоблачать себя?

Как бы я хотела сейчас подняться в мансарду с корабельным окном и задать все свои вопросы. Или просто посидеть в темноте, как тогда в прачечной, когда во всем отеле выключился свет. У меня столько вопросов, что их хватит до закрытия сезона, а потом мы помолчим. Я могла бы предложить ему выбор – сдаться самому или ждать, когда за ним приедут. Или застрелиться, у него же должен быть пистолет.

Но Садовника и след простыл, его комната вышелушена, словно улей, оттуда даже матрас вынесли, будто из спальни покойника, он ведь сказал управляющему, что не вернется, это я только сегодня узнала… и паспорт свой в конторе забрал. Управляющему сказал, а мне не сказал. Но это не самое страшное. Самое страшное, что, поднимись я к нему в мансарду, я могла бы сказать и что-то совсем другое. Брата не вернешь, могла бы я сказать, а ты теперь – все, что у меня есть. Я могла бы сказать это, глядя в злое скуластое лицо, в сизые морозные глаза, в эту ускользающую улыбку, которую хочется поймать и придержать пальцами.

Я тебя прощаю, все хорошо, забудь.

FLAUTISTA_LIBICO