Картежник и бретер, игрок и дуэлянт

Поднялся шум, начались извинения, просьбы. Я ерепенюсь, краску гнева праведного изо всех сил на усталом своем лице вызываю, ору, а сам поглядываю, что их руки в этот момент делают. Чем заняты... И вижу, отчетливо вижу, что Бубновый, урвав миг, в карман полез, вроде как за платком.

- Ва-банк! - рявкаю. - И чтобы без намеков, оскорбительных для чести моей!

Рисковал? Еще как, но почему-то верил. Верил, что дама придет: у меня на руках аккурат восемнадцать было. И не обманула меня дама моя, пришла на дорогое - под шесть тыщ - свидание!..

- Очко!

- И у меня очко, - говорит банкомет и гаденько этак улыбается.

По правилам - он выиграл. И выиграл бы, коли бы по правилам играл. Но я-то приступ ярости не зазря закатил. Чуть было глаза не сломал, за их руками приглядывая: уж больно шустрые ребятки попались. И лапки цепучие, и глазки липкие пронзительно. И банкомет уж за деньгами тянется.

- Цурюк! - командую. - А ну-ка карты - рубашками кверху.

В три глотки заорали:

- Не по правилам!.. Не по совести!.. Прав таких не имеете!..

Тут-то я пистолет достаю и звучно курком щелкаю:

- Рубашками кверху, я сказал. Раз!..

"Два" и говорить не пришлось: сам банкомет перевернул дрожащими руками. И примолкли все.

- Света, майор.

Майор канделябр придвинул, вгляделся:

- Ах, сукины дети!.. Рубашки-то разные.

- Разные! Разные!.. - Лимончик аж ручонками всплеснул.

- Стало быть, и выигрыш мой, - говорю. - А за плутовство - все доли партнерам вернуть. Все, до копейки! И мне - тысячу за расстройство мое.

- Не пойдет такое! - всполошился, вскочил даже Пиковый. - Хоть убейте, не...

Пальнул я в потолок. Он сразу сел, все замолчали, и смотритель в одном исподнем вбежал:

- Что такое? Грабят никак?..

- Гони за исправником.

- Не надо, не надо, - забормотал Бубновый. - Мы согласны на мировую, согласны. Сколько должны, господа, все - до копеечки, до копеечки... Без шума желательно нам.

- Мне тысячу, - напоминаю. - За консоляцию.

Отсчитали трясущимися руками. И дворянчику Лимончику, и майору, и мне ровно тысячу сверх выигрыша. Когда рыльца в пушку, за деньгами не постоишь.

- Извините, господа, извините. Бес попутал, истинно бес попутал. Благодарствуем вам...

И в двери ринулись, друг другу мешая. Уж кто-кто, а исправник им - совсем не в масть...

Я на них не смотрел. Я на майора смотрел: слеза у него по щеке катилась. Видно, все семейные сбережения бедолага в чужие карманы спустил...

- Как же я вам благодарен, господин поручик. Как же я благодарен вам...

Позавтракал я и плотно, и весело: Лимончик на радостях угощал. Поблагодарил их, попрощался да сразу же и выехал. В Новгород, думаете? Как бы не так. К петербургским врачам, согласно письменному распоряжению полкового начальства, выехал. С десятью тысячами в кармане. В полном своем avantage ("польза, выгода"). Завернулся в шинель, ноги полостью прикрыл и постарался все забыть...

Только 24-й день апреля никогда не забуду.

Но о нем - потом. Сперва - о Санкт-Петербурге. Записи в Новгороде оставил, а потому, стало быть, задним числом.

Сказать по совести, не люблю я Санкт-Петербурга со всеми его дворцами, мостами, проспектами и прочими красотами. Воды уж слишком много, сырости, насморка. Скользкий он для меня, как погреб, вокруг которого - сплошные казармы с фронтонами. Строили его из-под батога, а потому все в одну линию и выстроили. И дух насилия витает над прямыми проспектами: и хочется хоть куда-нибудь завернуть, а - не получается. Градостроители постарались, чтоб все только прямо и ходили фрунтовым шагом.

Впрочем, я и Москву не люблю, если уж начистоту. В молдавских кодрах мне как-то муравейник показали, который вокруг дуба расположился да и подмял тот дуб под себя. Вот тогда-то я о Москве и вспомнил. Не о той, которую в древности с веселья да похмелья строили, а о той, что получилась. А получился бабушкин клубок, настолько перепутанный да закрученный, что москвичи только тем и занимаются, что друг у друга дорогу спрашивают. Здесь и вольно, и хмельно, и всегда тесно, как и должно быть в запутанном котенком бабушкином клубке. А Кремль что тот дуб в молдавских кодрах, до гордой своей вершины облепленный муравьями.

Нет, господа, я - провинциал. Я душой отдыхаю в наших маленьких и неспешных городках, где нет ни шпалерных проспектов, в которых невольно и до сей поры свист шпицрутенов слышится, ни замысловатых арабесок муравьиного самоутверждения, ни людских скопищ, вечно спешащих неизвестно куда и неизвестно зачем. Здесь тихо, покойно, патриархально, неспешно, все друг друга знают и все друг с другом здороваются. Я бы в таком городке помереть хотел, кладбища там малонаселенные.

А еще потому я Москвы не люблю, что в ней судьба моя переломилась. Не решил еще, правда, к лучшему или к худшему, но в этой вечной дилемме и заключено наше отличие от тварей земных.