Картезианская соната

Рифф вернулся в комнату и снова сел на кровать. Полюбовался на угол потолка. Заметил собственное отражение в далеко отставленном зеркале. Потом его взгляд упал на прикроватную тумбочку, где рядом с мертвым будильником красовалась роза в прозрачной стеклянной вазе; торчащие шипы, преломляясь в воде, казались большими; основание вазы отбрасывало несколько полукруглых теней на полированную поверхность тумбочки. Вот это сюрприз! И при ней три темно-зеленых листочка с зазубренными краями… о-о-о… проеденные чем-то… тли, наверно… и сплошь покрытые дырочками, будто их истыкали иголкой. Может быть, еще тогда, когда они росли в питомнике. Тоже вроде как секонд-хэнд. И никакого сюрприза. Темный циферблат будильника тоже ничем не мог утешить. Стена просвечивала сквозь проколы в листьях, что возникли еще до рождения бутона, и теперь цветение стало для него недостижимой целью; кромки свернутых красных лепестков уже потемнели, ибо бутон был мертв, сам о том не ведая: он был обречен остаться бутоном, приоткрыться, но никогда не распахнуться, застыть, скажем, на сутки, на полпути между рассветом и полднем, между прошедшим и будущим, до той минуты, когда горничная затолкает его в мешок с мусором; она заговорит с ним по-испански, под гудение трудящегося пылесоса, и, может быть, ее саму зовут Розой, и она немного хромает, потому что в детстве наступила на гвоздь и не обратила на это внимания, пока ногу не разнесло так, что кожа позеленела и плоть пропиталась вонью, и четверть ступни пришлось отрезать… Конечно, больше проку было бы повалить Элинор на простыни. Но Рифф не мог удержаться от подобных размышлений. Он исследовал все детали мотельного уюта. И позабытый всеми цветок.

Ладно. Разве цветы не срезают в юном возрасте, как рождественские елки? Они начинают со смерти, час торжества для них наступает, когда жизнь их поддерживают лишь водой в вазе. Да, подумал Рифф. Умирая, они становятся сонными. Их черты искажаются. Какое-нибудь веко или губа отвалится без предупреждения, и к часу дня голый стебель будет торчать из кучки лепестков. Эта картина не порадовала его. Извольте оставить меня в покое. «Дешевка должна быть дешевой», — сказал Рифф и рассмеялся, сообразив, что сказал. И ему стало легче.

Он подумал, что можно морочить себе голову иначе и с тем же успехом. Встал. Тонкая изящная книжица, тисненное серебром название на мягкой обложке ядовито-зеленого ликерного цвета, но с такими завитушками, что и не расшифруешь. На титульном листе Рифф прочел: «Завитки тумана». Здесь серо-зеленые буквы читались вполне нормально, окруженные веночком остролиста или чего-то подобного. Ути-пути. Тускло-зеленая книга, желто-зеленая. Выгоревшая, выцветшая, выжившая. Автор… автор — Гвен Фростик. Ух ты… Ну-ка, дальше. Даже если это псевдоним, все равно звучит! Богато иллюстрировано автором. Рисунки: травка, божьи коровки, птицы, деревья, пейзажи, небо. А бумага была богатая, не иначе — верже. Только посерело все и постарело, чуть ли не рассыпается, как пепел. Гвен, наверно, хороша. Тебе это понравится, мама, вот послушай. И напечатано на личные средства автора. Да, эта Гвен, наверно, была и впрямь хороша, ежели у нее хватило средств напечататься. Похоже, книжица была из дорогих. Послушай. «Идет вперед и вперед…» ох… «И каждой поре — своя слава…» м-м-м… «сминает»… нет, «сменяет другую, сцепляясь…» Ну, как оно вам? Стишки.

Мать всегда занимала лучшее кресло. Он оставлял лучшее специально для нее. Она сидела на кресле, оставленном для нее, держа на коленях свою большую сумку. Колени плотно сжаты под юбкой размером с парашют. Она сидела, будто позируя: так неподвижно, что превращалась в картину. Значит, сегодня она будет сидеть в этом более или менее мягком кресле у окна, рядом с кнопками кондиционера. В широкой белой, обрисовывающей грудь блузе, которую она надевала в будние дни для буднего сидения — не двигаясь, пока ее не окликнут.

«По-моему, этой особе следовало бы держать свои чувства в семейном кругу, а не распускать по деревьям, тем более если на них, как ты сказал, завелись жучки». Но это божьи коровки, мама, безобидные, со спинкой в горошек. «По-моему, этой особе следовало бы держать свои чувства в семейном кругу, а не распускать по деревьям, даже если на них завелись божьи коровки. Гляди-ка, у тебя в комнате — роза? Это мило».

Когда это все издавалось? «Супергород» Гарри Хершфилда. Я эту книгу уже видел, вспомнил Рифф. На обложке острый и пестрый риф из зданий, вздымающихся подобно ракетам, но наклонно. Риф. Рифф — это я, но я совсем не острый и не пестрый. Никогда не слыхивал про этого… Эльфа, Элфа? Может, это аббревиатура? Издано в 1930 году. Подумать только! Год-то какой! Издатель — Элф. Или Эльф? «Любого мужчину или женщину сделает лучше»!