Картезианская соната

Стол и кров

1

Уолт Рифф рассматривал книги, расставленные за стеклом на верхней полке секретера. Ниже наклонной крышки секретер был пуст, за исключением одного из узких ящиков, который Рифф выдвинул с любопытством, присущим бухгалтерам, и обнаружил маленькую стеклянную пепельницу, стыдливо убранную с глаз долой, как прятали в былые времена все курительные принадлежности. Едва повернув ключ в двери и войдя в комнату, он бросил саквояж на кровать и сразу же направился в угол, где одиноко стоял этот секретер — так обычно ютится крупная мебель в лавках подержанных вещей. Его раскраска под темное красное дерево вызывала такое же ощущение неловкости, как и его сиротливость. Не было даже стула, чтобы составить ему компанию, узкие дверцы потрескались, словно тарелки, а свинцовые полоски в стеклянных панелях были, казалось, нарисованы нетвердой рукой.

Риффу приходилось часто ездить по делам, мизерных доходов от этих поездок хватало на кусок хлеба, но без масла, а потому он предпочитал останавливаться в дешевых мотелях. Там он мог наслаждаться чистыми простынями и наблюдать за тенями, которыми одаряла унылая десятиваттная лампочка стены, и без того уже умученные покровом из многих слоев краски. Если не считать перетянутой резинкой пачки двадцаток, спрятанной в пластиковом мешке под запасным колесом — он не доверял банкам, — у Риффа в автомобиле ничего ценного не было: кому нужна пара картонных коробок с потемневшими гроссбухами? Иначе пришлось бы постоянно следить за сохранностью имущества из окон, замаскированных косо повешенными венецианскими жалюзи и шторами в цветочек, — эти занавеси сроду не знали, что такое ветерок.

Рифф любил тыкать кулаком в середину постели. В матрасе каждый раз оставалась вмятина. А под клетчатой накидкой, естественно, притаилась пара тощих подушек. У противоположной стены, всего в нескольких шагах, обязательный телевизор с давно потерянным пультом, пытающийся кое-как удержаться на неустойчивой подставке. Над гладким изголовьем кровати, чуть не по центру, должен висеть стилизованный портрет безлистого дерева или для разнообразия — радостная небритая физиономия с подписью «Смеющийся философ». Иногда где-нибудь посередке Айовы или в прериях Иллинойса, словно в ответ на непреодолимую тягу, появлялся морской пейзаж: пенистые валы, несущиеся к приветливому берегу.

Так что мы имеем на этот раз? Краснокрылый дрозд, неосмотрительно усевшийся на камыш. Он видел их — и камыш, и птицу, — подъезжая к городу, в придорожных канавах, заросших бурьяном. Обстановка именно такая унылая и безвкусная, какую он и ожидал увидеть, если бы вдруг ее тут не оказалось, на что бы он презрительно фыркал? Стол шириной с подоконник, шкаф с поперечиной, где болталась троица проволочных плечиков, прячась в темной пустоте, оставленной предыдущим постояльцем, лампа, свет которой душил сборчатый атласный абажур, а выключатель невозможно было найти ни на шнуре, ни у основания лампы, ни на ножке. Рифф часто леживал, переводя взгляд из угла в угол стандартного безликого потолка, пока не приходил сон. Пол покрывал ковер, напоминающий дерюгу, серый, как слабая и неясная тень. Вдруг он вспомнил, как однажды, проснувшись рано утром, спустил голую ногу на пол и попал в чей-то забытый шлепанец.

— Как это сюда попало? — спросил Рифф, как будто Элинор сидела на кровати, стягивая колготки. Он попытался подцепить стеклянную дверцу ногтем, потому что круглая ручка с нее куда-то запропала, а ключ тоже отсутствовал. Но то ли дверцы были заперты, то ли их заело — так или иначе, они не открывались, и книги выглядели пленницами — грустными и желанными.

У Риффа в боковом кармане сумки всегда лежал швейцарский армейский нож, а поскольку Элинор не сидела на кровати и ничего не стягивала, он мог себе позволить ругаться напропалую, когда молнию на сумке заело. Пластик сумки только прикидывался холстом, так с какой стати молния будет ходить гладко? Сумка раскрылась лишь чуть-чуть, но для длинных тонких пальцев Риффа этого было достаточно. Указательным и средним он выудил нож, не удержавшись от тихого вопля торжества. Нож упал на кровать. Рифф открыл одно лезвие, но ошибся — ему нужно было другое, тонкое и заостренное, которым можно при необходимости провертеть добавочную дырочку на ремне. Он уже давно стал владельцем этого чуда швейцарской изобретательности, но так и не освоился со всеми его возможностями, потому что редко пользовался чем-либо, кроме штопора: тот легко было обнаружить невооруженным глазом, из-за него нож выглядел, как зазубренная блесна; впрочем, иногда, если попадался уж очень жилистый бифштекс, он использовал зубочистку, которая отскакивала, как щепка, а однажды раскрыл ножницы, но так ничего и не разрезал. «Вот где он, чертяка, прячется, — сказал Рифф, — совсем с другой стороны».