Картезианский развратник

Я помчался в город, расспрашивая повсюду, нет ли каких новостей. Оказавшись поблизости от дома, где жил Верлан, я осмотрелся. Но все было тихо, и я рассудил, что вся суматоха ограничилась бегством Моник, и его постарались скрыть от публики. Я поспешил обратно, чтобы как можно быстрее поведать эту новость моей прихожаночке. Я уже входил в монастырь, как вдруг заметил одного нашего прислужника, подбежавшего ко мне со словами, что его преподобие отец Андре приказал ему ждать меня, чтобы передать мне письмо и небольшой мешочек денег, в котором я обнаружил около двадцати пистолей. Я решил, что святой отец хочет обременить меня каким-то поручением, изложенным в письме. Открыв его, я прочитал следующее:

«Ваша тайна раскрыта. Несмотря на предосторожности, предпринятые вами, чтобы скрыться, вы навлекли на себя подозрение. В ваше отсутствие дверь вашей комнаты открыли и обнаружили там сокровище, которое вы не желали делить с вашими братьями. Эту особу схватили и отвели к купели. Вы знаете монахов. А теперь бегите, спасайтесь под страхом тюрьмы, попав в которую, вы не освободитесь до конца своих дней».

Если бы в этот момент мне под ноги ударила молния, она поразила бы меня меньше, чем содержание этого письма. Меня охватило смертельное уныние, и я пришел в себя лишь для того, чтобы ощутить тяжесть обрушившегося на меня удара.

— О Небо! — вскричал я. — Как такое могло произойти? Должен ли я отдаться в руки кучки дикарей? Или мне следует бежать? Несчастный, и ты еще колеблешься! Конечно, бежать! Но куда? Где я спасусь от их гнева?

И тут я вспомнил про дом Амбруаза. Он предстал в моем воспаленном мозгу единственным верным средством спасения от грозящего мне узилища. Я принял отважное решение, которое благодаря предусмотрительности отца Андре оказалось весьма своевременным и позволяло мне ускользнуть от преследований монахов.

Покидая город, в котором я провел столько безмятежных счастливых дней, полных блаженства, я не мог сдержать горьких слез. Я начал было оплакивать Моник, но потом вспомнил о ее участи и осушил слезы. Раздираемый сожалениями, подавленный разочарованием, я направлялся к Амбруазу, решив, что задержусь у него лишь на одну ночь, а на следующее же утро отправлюсь в Париж, чтобы найти там дело, способное возместить мне потерянное поприще.

Едва, подобно апостолу, отряхнув с башмаков пыль своей неблагодарной родины, я вновь пустился в путь с белым посохом в руке. Я шел только по ночам, чтобы никому не попасться на глаза, и спустя несколько дней прибыл наконец в столицу Франции.

Я полагал, что теперь могу не бояться преследований монахов. Денег в мешочке, врученном мне отцом Андре, и того, что я получил от Туанетты должно было хватить на первое время. Я планировал попытаться получить пост педагога, пока фортуна не предложит мне чего-нибудь получше. У меня были некоторые полезные сведения, касательно Парижа, но в моем нынешнем положении использовать их было опасно.

В надежде на получение приличной должности я поменял у старьевщика свое деревенское платье на более достойную одежду. Я был счастлив распроститься с монашеской рясой, а заодно решил проститься и с сопутствовавшими ей наклонностями. Глодавшая меня черная тоска позволяла надеяться, что я уже победил свои дурные черты или что, по крайней мере, легко смогу одержать над ними верх. Я бы даже поклялся в этом, мне в те дни страсть как хотелось в чем-нибудь поклясться. Это мне, человеку, которого не могли удержать самые крепкие связи.

Как же слаб человек! Сегодня он воин в каске, а завтра монах в клобуке. Он падает с первым ударом, вертясь при любом ветерке. И я пал. И надо сказать от толчка совсем не сильного, поскольку меня толкнула под локоть какая-то плутовка, сказавшая:

— Господин аббат, не хотите чего-нибудь вкусненького?

— Двойную порцию, — не задумываясь ответил я, подчиняясь инстинктам.

Мой здравый смысл тотчас же забил тревогу, но деваться было некуда: я уже ввязался в авантюру.

Мы вошли в глухой темный коридор, и я тысячу раз думал, что вот-вот сверну шею на кривой лестнице, спотыкаясь на каждом шагу на скользких и неровных ступенях. Моя провожатая держала меня за руку. Хочу признаться, что в такой ситуации я оказался впервые, а потому не мог сдержать дрожи, которую моя провожатая сочла за любовный трепет. Она наверняка высмеяла бы меня, узнай истинную причину моего состояния. Наконец мы приблизились ко входу в храм. Постучали. Старуха, древнее Кумской сивиллы, приоткрыла дверь.

— Мой драгоценный, — прошамкала она, — пока занято. Подожди минутку, поднимись повыше.

Подняться повыше было весьма затруднительно, разве что вознестись на Небеса. Дверь, придерживаемая ее рукой, закрылась, а потом сама собой открылась. Я хотел уже ретироваться, чтобы не дай бог не встретиться с кем-нибудь и не вызвать подозрения в непорядочности. Но меня удержала приобретенная с годами выдержка.