Картина мира

– Да. Длинное, скучное письмо. Пишут, что пора мне уже вырасти, найти летнюю работу в Бостоне, бросить разбазаривать время здесь, с Карлами. – Ломает половинки палочки пополам, бросает обломки на землю.

– Речь… обо мне?

Он сует руки в карманы. У его скорби появился театральный оттенок – словно Уолтон раздул ее ради меня.

– Ничего личного, – быстро выговаривает он. – Они заявляют, что беспокоятся за мое будущее. Не хотят, чтобы я себя ограничивал.

Мое сердце несется впереди слов.

– Что… что они хотят этим сказать?

– Чушь всякую, – отвечает он. – Соблюдение приличий. Гарвард и все такое. Правильная работа. Правильная жена.

– В смысле… – произношу я изо всех сил бесстрастно.

Уолтон пожимает плечами.

– Ой, кто его знает. Хотят, чтоб я женился на ком-то… – Он вскидывает пальцы, сложенные вилкой, – изображает кавычки, – …“образованном” и “из хорошей семьи”. А это, естественно, означает: из семьи, о которой они сами слыхали. Желательно из бостонской. Чтоб могла подпитать их общественное положение. Потому что это важно.

Я сжимаюсь в безмолвии. Разумеется, родители Уолтона не желают, чтобы их сын с гарвардским образованием женился на девушке, которая и старших классов-то не окончила.

– Ты огорчилась, – говорит Уолтон, поглаживая меня по руке. – Но не стоит. Дело не в тебе. Они и не знают о тебе толком.

Это потрясает меня так, что я заговариваю вновь:

– Ты обо мне не упоминал?

– Разумеется, упоминал, – торопится сказать он. – Просто не думаю, что они отдают себе отчет, до чего… до чего ты для меня значима.

– Они знают, что мы… – На ум приходит слово “голубки”, но я опасаюсь, что оно прозвучит приторно, напыщенно.

Уолтон пожимает плечами.

– Я стараюсь не обсуждать с родителями почти ничего.

– То есть они не знают, что мы… встречаемся четыре года?

– Не уверен, что́ они там знают, и мне все равно, – говорит он небрежно. – Давай отложим это и продолжим приятное утро, а? Прости, что поднял эту тему.

Киваю, но разговор этот портит мне настроение. И лишь погодя, перебирая в уме сказанное, я осознаю, что на мой вопрос он так и не ответил.

* * *

За день до возвращения Уолтона и Карлов в Массачусетс мы собираемся в кушингский Экорн-Грейндж-холл на танцы. Уолтон объявляется раньше назначенного с Элоиз и Рамоной, они находят меня во дворе за домом, я вожусь с бельем. Сегодня день стирки, и, пока не развешу все белье, уйти не могу.

– Вы идите, я догоню, – говорю. Мне жарко и потно, я все еще в старом платье и фартуке.

– Я ей помогу, – говорит Уолтон остальным. – Мы вас догоним.

Элоиз и Рамона забирают Ала с Сэмом, и они уходят шумной толпой. Я смотрю, как они спускаются к дороге: Ал и Сэм тощие, неуклюжие, клонятся, словно тростник, к красоткам-сестрам.

Уолтон помогает мне отжать мокрую одежду, сильные руки его куда проворнее моих. Упирает соломенную корзину в бедро, и мы отправляемся к веревкам; затем он, присев на корточки, достает из корзины вещи, по одной, встряхивает, подает мне, я прищепляю их к веревке. Сокровенность этой обыденной работы – горечь и сладость.

Уолтон ждет на заднем крыльце, пока я переодеваюсь в чистую белую блузу и темно-синюю юбку.

– Тебе идет, – говорит он, когда я выхожу к нему. Мы идем к Грейндж-холлу, он копается в кармане. Я слышу знакомое шуршание вощеной бумажки. Уолтон кидает в рот ириску.

– А мне? – спрашиваю я.

– Конечно. – Останавливается, извлекает еще одну, разворачивает, кладет конфету мне на язык. Трет мне руки.

– Осень уже в воздухе, – размышляет он вслух. – Тебе не холодно? Хочешь мою куртку?

– Я отлично, – говорю я несколько напряженно.

– Я знаю, что ты – это отлично. Я спрашивал, не холодно ли тебе. – Улыбается, и я вижу, что он старается поднять мне настроение.

Молча посасываю конфету.

– Ты уезжаешь.

– Через несколько дней, не сейчас.

– Скоро.

– Слишком скоро, – соглашается он, сплетая пальцы с моими.

Несколько минут мы идем молча. А затем я отваживаюсь сказать:

– Учителя нужны где угодно. Даже в Мэне.

Он мягко сжимает мне руку, но ничего не говорит. У нас над головами разражается буйство птичьих трелей, пронизывает тишину. Мы оба смотрим вверх. Плотные кроны деревьев, обилие листвы – ничего не разглядишь. А затем они слетают над дорогой – темное облако.

– Никогда не видел столько ворон, – замечает он.

– Вообще-то это дрозды.

– А. Что б я делал, если б ты меня не поправляла? – Он игриво тянет меня за руку, но осознает, что выводит меня из равновесия, подхватывает за талию. – Какая умница, – бормочет он мне на ухо. А затем замедляет шаг и останавливается посреди дороги.

Не очень понимаю, что он затевает.

– Что такое?

Он прижимает палец к губам и нежно тянет меня вдоль обочины к купе сине-черных елей. В сумраке берет мое теплое лицо в прохладные ладони.

– Ты и впрямь что-то с чем-то, Кристина.

Я вглядываюсь в его светлые глаза, пытаюсь разгадать его слова. Он непроницаемо смотрит на меня.

– По тебе не видно, что тебе грустно уезжать, – говорю я, в голос проникает каприз.

– Конечно, грустно. Но признайся – у тебя будет некоторое облегчение. “Наконец-то лето закончилось, моя жизнь опять при мне”.

Я качаю головой.