Картина мира по Донцовой

Если отдельные сцены могут быть дурными или просто глупыми, то общее послание писательницы гораздо более негативно: в ее книгах происходит отождествление понятий “народность” и “примитивность”. Из первого понятия, несравнимо более глубокого и сложного, у нее легко — за счет попустительства упрощенным взглядам — получается второе. Вот, например, как в тех же “Чудесах…” выглядит мечта позитивной героини:

— Квартиру, не ту, в которой мы живем сейчас, а другую, меньшую, трехкомнатную, но тоже хорошую, половину земельного участка на Рублевке и домик для гостей, денежную сумму.

В силу того, что подобные идеалы исповедует статистически значимое количество людей, эта цель преподносится как последний смысл жизни вообще. Весь народ как будто сразу появился с врожденной мечтой о больших деньгах и для ее осуществления готов на все.

И действительно, в этом ведь и основа всех преступлений у писательницы: идя против закона, преступники всегда стремятся к личному благосостоянию. В этом смысле очень интересны глобальные заключения писательницы о том, что надо любому человеку. Это не покой, не отсутствие грехов, не порядок в вопросах нравственности, — Донцова, конечно, оперирует такими понятиями, но в ее неконкретных лакированных формулировках это не несет никакого реального смысла. Главное в жизни, — по крайней мере, для ее героинь, — это практическая смекалка касательно удачного замужества. В ее книгах постоянно приводятся примеры для подражания, когда “Светка” удачно выходит замуж за “Мишку”, и примеры для осуждения, когда та же “Светка”, как “дура”, уходит к другому, который получает “в сто раз” меньше.

Какими же выглядят люди? Их образы довольно трудно отделить от идиотских ситуаций, в которые их помещает автор. У такой трудности есть и более глубокие причины. У Донцовой образы простых людей не несут в себе зерен собственной рефлексии, у них нет устойчивого “я”, сопротивляющегося внешним событиям. Они, фактически, сами существуют через посредство ситуаций. Донцова рассказывает не идеи, а сюжеты, поэтому люди вторичны и поставлены в зависимость от декораций. При этом их рассмотрение вне контекста всего произведения, который еще способен хоть как-то сгладить их корявость, облагораживая намеками на внутреннюю органичность, может лишь усилить диссонанс и недоумение. В нашем случае, впрочем, это только к лучшему: картина становится наглядней. Пожалуй, имеет смысл привести несколько изолированных примеров, показывающих, как ведут себя простые люди из народа.

В автобиографии. Ребенок приходит домой и сообщает:

— Мама, папа, я поджег школу! Нас всех эвакуировали, сейчас там пожарные.

Александр Иванович (поскольку это автобиография, то речь идет о декане факультета психологии МГУ — Александре Донцове) спокойно отвечает:

— Кеша, не приставай к родителям с ерундой, изнасилуешь директрису, тогда и приходи.

Далее Донцова пишет:

— …я налетела на мужа и затопала ногами от возмущения.

Можно, казалось бы, понять, с чем связано возмущение матери: говоря с ребенком, следует все же выбирать слова! Но нет, причина совсем другая: оказывается, ей просто не нравится, что отец не проучил сына за подобное поведение. Действительно, вместо этого он лишь поучительно ответил:

— Ребенка надо принимать таким, каков он есть. Все беды начинаются тогда, когда родителей захватывают амбиции. Оставь его в покое.

“Чудеса в кастрюльке” — здесь можно прямым текстом просто привести несколько предложений. Они вырваны из контекста, но сомнительно, что вообще существует контекст, который мог бы смягчить их смысл.

“Дальнейшее просто, несчастную дочку Забелиных кремируют под чужим именем, Ася через некоторое время разведется с Сережей”.

“Аська сгоряча ляпнула про разборку на органы, но я-то знаю, что эта страшная вещь и впрямь может случиться с девочкой, хотя оказаться в руках у педофила еще хуже...”

“X... тебе, а не кино, — заявила мамаша, нахлобучивая Ванюше на макушку шапку”.

“Привет, — весело сказал он, — что за жуткий суп? Вы раньше никогда ничего подобного не готовили. Воняет, словно расчлененка!”