Картина преступления

Бриттани Кавалларо Картина преступления

Brittany Cavallaro

The Last of August

* * *

Посвящается Эмили и мне, в Берлине

Знаешь, что такое любовь? Я скажу тебе: это то, что ты всегда можешь предать.

Джон Ле Карре. Война в Зазеркалье

Один

Стоял конец декабря на юге Англии, и, хотя было только три часа дня, небо за окном спальни Шарлотты чернело и полнилось звездами, словно за полярным кругом. Я как-то забыл об этом за несколько месяцев в Коннектикуте, в Шеррингфордской школе, хотя вырос, стоя одной ногой на одном берегу Атлантики, а другой – на втором. Когда я думал о зиме, я представлял себе эти практичные вечера в Новой Англии, которые наступали сразу же после ужина, исчезая в утренней синеве, когда вы потягивались, просыпаясь. Зимние вечера в Британии другие. Они приходят в октябре с пистолетом и держат вас в заложниках следующие шесть месяцев.

Все говорили, что лучше бы я сначала съездил к Холмс летом. Ее семья жила в Сассексе, в краю, который подпирал южное побережье Англии, и с верхнего этажа дома, который они построили, можно было видеть море. Ну, можно было бы, имей вы очки для ночного видения и живое воображение. Декабрьская темнота в Англии сама по себе портила мне настроение, а семейное поместье Холмсов было воткнуто в холм, как крепость. Я все время ждал, что молния разорвет небо над ним или что из погреба выйдет, запинаясь, какой-нибудь бедный, измученный мутант или сумасшедший ученый в горячке исследований.

Внутри тоже мало что могло развеять ощущение, что ты попал в фильм ужасов. Но в фильм ужасов особого рода – что-нибудь типа скандинавского арт-хауса. Длинные темные неудобные диваны, созданные явно не для того, чтобы на них сидели. Белые стены, увешанные белыми же абстрактными картинами. Скрытый в углу кабинетный рояль. Если коротко, то в таких местах живут вампиры. Настоящие вампиры, только хорошо воспитанные. И повсюду тишина.

Комнаты Холмс в цокольном этаже были захламленным живым сердцем этого холодного дома. Стены в ее спальне были выкрашены в темный цвет, со стеллажами складского образца и книгами, книгами повсюду, расставленными по алфавиту на полках и разбросанными на полу с раскрытыми страницами. В соседней комнате имелся химический стол, забитый мерными стаканами и горелками. Суккуленты, изогнутые и шишковатые, в маленьких горшочках – каждое утро Шарлотта кормила растения смесью уксуса и миндального молока из пипетки. («Это эксперимент, – сказала мне Холмс, когда я запротестовал. – Я пытаюсь их убить. Их ничто не берет».) На полу были разбросаны бумажки, монеты и сломанные сигареты – и все же во всем этом бескрайнем беспорядке нигде не обнаружилось бы ни единого участка пыли или пятнышка грязи. Всё, как я и ожидал, зная Шарлотту, кроме, быть может, ее заначки с шоколадными бисквитами и «Британской энциклопедии», которую Холмс держала на низкой книжной полке, игравшей роль прикроватной тумбочки. Очевидно, Холмс любила размышлять над ней в кровати, с сигаретой в руке. Сегодня это был том «Ч», статья «Чехословакия», и по какой-то непостижимой причине Шарлотта настояла на том, чтобы прочитать мне всю эту статью вслух, пока я ходил перед ней взад и вперед.

Ну, причина могла быть. Это был способ избежать разговоров о чем-то настоящем.

Пока она читала, я старался не смотреть на рассказы о Шерлоке Холмсе, которые она поставила на тома энциклопедии «Д» и «Е». Они принадлежали ее отцу и были стащены из его кабинета. Ее собственный экземпляр мы потеряли во время взрыва бомбы этой осенью, вместе с ее химической лабораторией, а также моим любимым шарфом и в изрядной степени верой в человечество. Те рассказы о Шерлоке Холмсе напомнили мне о девушке, которой Шарлотта была, когда мы встретились, – девушке, которую я так сильно хотел понять.

За последние несколько дней мы как-то ухитрились попятиться от нашей простой дружбы назад, на знакомую территорию недоверия и неизвестности. От этой мысли меня тошнило, мне хотелось на стенку лезть. Мне надо было выложить ей все это, чтобы мы могли начать это исправлять.

Я не стал этого делать. Вместо этого я в лучших традициях нашей дружбы затеял ссору из-за чего-то совершенно постороннего.

– Где он? – спросил я ее. – Почему ты просто не скажешь мне, где он?

– Она не существовала до тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда Чехословакия освободилась от Русско-Венгерской империи и стала той страной, которую мы знаем в двадцатом веке. – Холмс стряхнула пепел своей «Лаки Страйк» на покрывало. – Потом, после серии событий, произошедших в сороковых…

– Холмс. – Я помахал рукой перед ее лицом. – Холмс, я спрашивал о костюме Майло.

Она отмахнулась от меня:

– …в ходе которых государство стало не совсем таким, как раньше…

– О костюме, который совершенно мне не идет. Который стоит дороже дома моего отца. И который ты заставляешь меня носить.