Пол-Европы и половину Азии исколесил в 1918–20 годах Ярослав Гашек, будучи журналистом и политработником Красной Армии. Вернувшись на родину (в 1920 году), писатель в течение неполных двух лет создает большую часть своего «Швейка». 2 января 1923 года, немного не дожив до сорокалетия, Гашек умирает.
Но судьбу его детища необходимо проследить по линии второго отца Швейка — особенно, перелистывая эту книгу. Сообщающиеся сосуды художественной литературы и изобразительного искусства знают несколько подобных примеров замечательного творческого содружества, когда имя автора литературного произведения, пожалуй, почти невозможно отделить от автора иллюстраций. Швейку все силы своего таланта посвятили два друга, сверстника, выдающихся мастера слова и кисти, близких к родному чешскому народу и глубоко сознающих свою принадлежность к нему —
Личное знакомство Я. Гашека и И. Лады состоялось еще в 1907 году. К тому времени Лада уже пережил самую тяжелую пору своей жизни, это были годы, проведенные в Праге в учении, — сначала у маляра и театрального декоратора, затем у переплетчика, а потом — в течение короткого времени — учебы в Художественно-промышленном училище. Но по-настоящему Лада учится сам. Патриархальный уклад жизни чешской деревни наделил будущего художника редчайшим богатством впечатлений и знаний. Ее жизнь и труд в круговороте времен года, ее мудрость и веселье, отразившиеся в народных обычаях, песнях и преданиях, — все это предопределило оригинальный характер его таланта. Ко времени первой встречи с Гашеком молодой художник уже зарабатывает на жизнь рисунками для газет и юмористических журналов, выполняет первые книжные иллюстрации… Но веяния того времени — стиль «модерн», да и знаменитые тогда на весь мир карикатуристы из таких журналов, как «Симплициссимус», «Ласьет-о-бер», «Флигенде Блеттер», — не позволяют дарованию Иозефа Лады проявиться в полном блеске. Специфика его дарования заключалась в том, что он умел скупо, сжато, но чрезвычайно метко характеризовать своих героев с использованием огромного количества средств выразительности. Простые, может быть даже несколько грубоватые в своей строгости и вместе с тем уверенные линии, столь доходчивый и пленяющий изобразительный язык, одним словом «Лада», появляется вскоре после раннего периода декоративизма. И совершенно внезапно! На самобытность его искусства оказывают влияние обстоятельства и время, когда живет и творит художник. Ладовская манера письма вызвана особыми условиями работы в ежедневной печати, когда необходимо немедленно реагировать на происходящие события. А вместе с тем она отражает превалирующую тенденцию изобразительного искусства той эпохи, подчеркивающую постижимость передачи содержания и ясность формы. Опытным психологом, обладающим даром вызывать сильные эмоции, неотразимым юмористом — таким предстает перед нами Иозеф Лада, совершенный мастер иллюстрации и блестящий карикатурист. Конкретность рисунка, наглядность композиции, включающей в себя самое существенное для передачи характера, физиономии и окружающей среды, никакой импровизации — в этом сильные стороны художника. Весь необозримый макрокосмос людей и людишек, наделенных человеческим обликом обитателей рая и ада, говорящих зверей и птиц, сказочных персонажей ожил в творениях Иозефа Лады. Это черно-белые рисунки — одни, напоминающие своей ударной силой гравюру по дереву, другие — с богатой штриховкой, развертывающейся в орнаментальную сетку; или цветные рисунки нежных тонов, представляющие собой замечательный синтез чешского пейзажа и сельской жизни.
Рисунками в юмористических журналах, иллюстрациями в книгах для больших и маленьких читателей Лада щедро сеет вокруг себя веселье и оптимизм. В основе этого лежат глубокие симпатии, которые автор пытает к человеку. Он понимает его горести и переживания, верит в то, что человек в самой своей основе добр и разумен. Но эти склонности не ограничили творческую сферу Иозефа Лады сценами веселья, идилии и благодушия. Правда, после классиков чешской живописи И. Манеса и М. Алеша это был в первую очередь он, кто воспел чистоту, невинность, чистосердечность и другие лучшие стороны человеческой души, нежное очарование девичества, силу «удалых молодцев», непосредственность детей и мудрость старости. Воспоминания об утраченном рае детства и сказок выливаются в его творчестве в мечту о строе, который будет пестовать и лелеять лишь подлинные и облагораживающие человека ценности. Но тому, что стоит на пути к претворению этой мечты, Лада не дает никакой пощады! Сотни политических рисунков художника показывают, сколь острую социальную критику могут передать его ощетинившиеся линии, с какой лаконичностью и безапелляционностью выносит он окончательный приговор ограниченности, надменности и людской злобе.