Картинки похождений бравого солдата Швейка

На последнем слове Дуб едва не откусил себе язык, потому что как раз в этот момент они перелетели через какую-то колдобину. Кадет Биглер не отвечал, что еще больше взорвало поручика Дуба, и он грубо бросил: «По-моему, вас учили, что вы обязаны отвечать на вопросы своего начальника!» — «Такое положение уставом, конечно, предусмотрено. Однако предварительно необходимо подвергнуть анализу наши взаимоотношения. Насколько мне известно, я еще никуда не назначен и, таким образом, о моей непосредственной подчиненности вам, господин поручик, не может быть и речи. Сидя вдвоем в автомобиле, мы не являем собой никакой боевой единицы определенного воинского формирования.

Мы оба направляемся в свои подразделения и ответ на ваш вопрос о том, хотел ли я сказать, что вы обожрались, господин поручик, безусловно не был бы служебным заявлением». — «Вы уже кончили? — заорал на него поручик Дуб. — Вы…» — «Так точно, — твердо продолжал кадет Биглер. — Не забудьте, господин поручик, что о происшедшем между нами, по всей видимости, будет решать офицерский суд чести». От злости и бешенства поручик Дуб впал в почти полное обалдение, а, свирепея, он начинал нести еще больший вздор, чем в спокойном состоянии. Поэтому он буркнул: «Вопрос о вас будет решать военный суд».

Кадет Биглер воспользовался подвернувшимся случаем, чтобы окончательно доконать поручика, и поэтому самым дружеским тоном, на какой только оказался способен, произнес: «Шалишь, дружище!» Поручик Дуб крикнул шоферу, чтобы тот остановил машину: «Один из нас должен идти пешком!» — «Я поеду, — спокойно ответил Биглер, — а ты, дружище, как знаешь». — «Езжайте дальше!» — голосом, словно в белой горячке, скомандовал Дуб шоферу и погрузился в величественное молчание, как Гай Юлий Цезарь, когда к нему приближались заговорщики с кинжалами, чтобы проткнуть его. Так они и приехали в Золтанец, где напали на след своего батальона.

Пока поручик Дуб и кадет Биглер все еще спорили на лестнице о том, имеет ли право кадет без должности на получение своей порции ливерной колбасы, внизу в кухне все уже наелись, растянулись на лавках и принялись болтать обо всем возможном, попыхивая вовсю дымом из солдатских трубок. Повар Юрайда заявил: «Сегодня я сделал замечательное открытие. По-моему, это будет настоящий переворот в кулинарном деле. Ты же знаешь, Ванек, в этой проклятой деревне я нигде не мог раздобыть майоран для ливерного фарша. Но в нужде дух людской хватается за самые невероятные средства!

Когда я гонял по всей деревне и безуспешно разыскивал майоран, мне пришло в голову, что надо найти хотя бы какой-нибудь заменитель. И вот в одной хате под образом какого-то святого я нашел миртовый веночек. Там живут молодожены, и мирт был еще довольно свежий. Весь венок мне пришлось три раза обдать кипятком, чтобы листочки стали мягче и потеряли свой острый вкус. Само собой разумеется, что когда я забирал у них этот свадебный венок, не обошлось без горьких слез. На прощание молодожены меня заверили, что за это меня убьет первая же пуля, потому что это святотатство… А из вас никто и не заметил, что вместо майорана я положил мирт!»

«В Индржиховом Градце много лет назад был колбасник Иозеф Линек, — отозвался на это Швейк. — На полке в мастерской у него стояли две коробки. В одной была смесь всяческих пряностей, которые он клал в ливерную и кровяную колбасу, а во второй — порошок от насекомых, потому как колбасник знал, что его покупателям не раз доводилось раскусывать в сардельке клопа или, к примеру, прусака. Словом, насчет чистоты в своей мастерской он был очень даже строгий, а потому все засыпал этим своим порошком от насекомых. И вот однажды делает он себе этак кровяную колбасу, а у самого при этом насморк. Хвать он заместо пряностей коробку с порошком и бухнул его в фарш. С тех пор за кровяной колбасой люди ходили только к одному Линеку. Народ к нему в лавку прямо валом валил».

«Кулинарное искусство лучше всего познается в войну, особенно на фронте», — заметил вольноопределяющийся. «Опять же сказать, еще в мирное время, — с необычайной серьезностью начал Швейк, — вся военная служба вертелась исключительно вокруг кухни. У нас в Будейовицах был обер-лейтенант Закрейс. Так вот, бывало, он, когда какой солдат чего натворит, всегда ему выговаривал: «Сволочь ты, говорит, этакая, если это еще раз повторится, я твою ряжку в биток расшибу, я тебя в картофельное пюре разомну и тебе же дам все это сожрать. Из тебя гусиные потроха полезут с рисом, как прошпигованный заяц будешь на противне или фаршированное жаркое с капустой!»