Картины эксгибициониста

Мы коллеги изо всех сил пытались не замечать мое разбитое состояние, пока я копался в бумагах Я не заметил, что мистер Уэллс увидел, как я засунул не то нужное письмо в чужой конверт, не то ненужное письмо в нужный конверт. Короче, что бы там ни было, одно не соответствовало другому. Крепко сцепив руки за спиной, он твёрдо вышагивал по коридору, принимая важные решения, например, где должен располагаться шкаф с папками. Сейчас ему требовалось принять куда менее важное решение обо мне, и это заняло меньше времени, чем выбрать место для шкафа. В 10:00 меня вызвали к нему в кабинет, и мои сослуживцы дали понять, чем может закончиться вызов, а именно — УВОЛЬНЕНИЕМ.

Войдя в святая–святых, я сел напротив него у обитого кожей стола, пока он просматривал какие–то бумаги. Наконец, он взглянул на меня: «Я понимаю, что вы весьма искусный пианист».

Я безмолвно пожал плечами.

— Наши сотрудники доложили мне о ваших упражнениях в комнате отдыха.

Я попытался показать, что не верю. Возложив руки на роскошный стол и наклонившись ко мне, он произнёс: «Вероятно, ваше будущее лежит не в банковской сфере, мистер Эмерсон».

Это утверждение отозвалось созвучием хаоса и ужаса, когда я представил реакцию родителей на то, что становилось неизбежным.

«Нет, сэр, я хочу работать в банке. Музыка — это, так, хобби».

Если бы я был Пиноккио, мой нос проткнул бы кожаную обивку рабочего стола.

«У меня есть серьезные основания Вам не верить, я даже предполагаю, что музыка — ваше главное увлечение, отвлекающее от работы здесь. Поэтому я назначаю Вам испытательный срок на шесть недель!»

Аудиенция окончилась, и я в шоке вернулся на рабочее место. Я не мог рассказать родителям об этом. И я решительно принялся за работу, жертвуя перерывами и обедом. Я обрабатывал корреспонденцию Shell Transport и Trading Dividends быстрее, чем они производят свою продукцию, и следующие шесть недель прошли в стиле «дивиди–дивиди–ду–да» под бдительным оком мистера Уэллса.

Некоторое время я даже думал, что серьезным образом укрепляю положение банка. Это меня немного расслабляло. Я разгуливал с блокнотом, пристально осматривая помещения, хмуря брови, покусывая кончик карандаша с видом глубокой концентрированности, делал какие–то пометки в блокноте и снова совершал обход. Если это не могло убедить начальство — то что тогда? Я изображал кипучую деятельность. Тем временем, я нашел милое уютное местечко между шкафами, в котором находил покой и уединение. Мистер Уэллс сюда никогда не заходил — за ним водилась привычка входить без предупреждения.

Я усаживался почитать музыкальную прессу: Melody Maker рассказывал обо всем, что происходило на стремительно менявшейся музыкальной сцене. Всё, что я слышал по радио, происходило из Лондона. Из того, что я понял из прочитанного и услышанного, хороших клавишников на зарождающейся блюзовой сцене Британии просто нет. Кроме Брайана Оджера, Джорджи Фейма и Грэма Бонда других клавишников в поп–музыке уровня Дейва Брубека было раз–два и обчелся. Из своего опыта игры на всяких развалюхах с клавишами, я понял, что рано или поздно мне придется купить собственный портативный инструмент, с которым можно ездить на концерты.

Я оторвал глаза от газеты, ноги в это время покоились на полке шкафа, и одного взгляда было достаточно. Глаза мистера Уэллса встретились с моими. Меня не уволили, просто посоветовали, что для всех будет лучше, если я сам напишу заявление. Домой я шёл после прощальной пьянки в состоянии унижения, во время которой я с час проторчал в туалете, где купленное для меня мартини выбиралось обратно. Я провалил попытку выйти в порядочное общество и к стыду своих родителей пополнил ряды безработных.

Это, а также ночная жизнь, по мнению отца, представляло моральное разложение, с чем он боролся изо всех сил. Он пришел домой раньше обычного, когда я отрабатывал особо сложный фрагмент пьесы, над которой трудился последние две недели.

— Ты до сих пор не можешь сыграть правильно? — орал он на меня, хлопая за собой дверью.

Я злился на себя и на то, что он пришел так рано, но это подстегивало меня работать усерднее. Я играл пассаж раз за разом, но чем больше играл, тем труднее он мне давался. Наконец, я в сердцах грохнул кулаками об клавиатуру. Дверь внезапно открылась, и мой старик смотрел на меня как бык на красную тряпку. Отец не был атлетом, но и слабаком его сложно было назвать. Раньше он никогда ни на кого не нападал, но по его лицу было ясно, что сейчас это впервые произойдет. Я вылетел из комнаты в сад, отец за мной следом. Обнаружив, что загоняю себя в ловушку, я схватил грабли в надежде отбиться от него.

— Не трогай меня! — кричал я на отца.

Так мы и стояли, глядя друг другу в глаза. Никто не хотел наносить увечья… но если бы до этого дошло? Я всё ж надеялся, что этого не произойдет. Я любил своего отца!