Картины и голоса

Не надо останавливаться, потому что беглецы еще в лесу. Кто-то сравнил лесной мрак с кафедральным. Однако сейчас польский лес если и напоминает храм, то скорее очень древний, дохристианский, может быть ассирийский. Но что это? Молящиеся застыли в своем созер-цательном молчании или деревья в островерхих жреческих шапках смотрят на небо, где горит только одна звездочка? Маленький светящийся мир над ночью земли.

Рассветает, лес редеет, и мы видим широкую проселочную дорогу, кое-где заболоченную. По ней ли направятся беглецы, пойдут ли со всеми Ева и две ее девочки? Нет, Ева с детьми, Натан Беньяш и Самуил Орбант уходят на запад, а весь свой небольшой отряд Вольф Беньяш уводит на восток, к партизанам.

Новый день встает над лесом и не геттовским рваным, а плотным снежным саваном накры-вает посреди молчащих деревьев Мешилейба.

Картина двадцать пятая

Февраль 1945 года. Тот самый город, где было знакомое нам гетто. Теперь, когда в город всту-пила Красная Армия, у нас появилась возможность его обозреть. Он напоминает чашу, края кото-рой некогда - еще недавно представляли собой аристократические кварталы. Горожане побед-нее жили на дне чаши. Впрочем, город в средние века создавался на дне чаши, именно там, а не на ее краях сохранились старинные здания, ратуша, церкви. На дне чаши, окруженной со всех сторон лесом, было гетто. Гористые очертания города и подсказали кривизну улиц гетто, их стремление вверх.

Город сильно разрушен, а от гетто не осталось ни жилья, ни человеческого дыхания. Только хасидская синагога мрачно, пусто и одиноко темнеет посреди оголенного камня развалин. Да еще целы ворота, еще на них читается надпись: "Внимание. Еврейский квартал. Опасность заражения".

Мы поднимаемся мимо ворот, мимо костела, мимо обезглавленного памятника, может быть, Мицкевичу - или Шопену, - и возникает стена. Перед нами уцелевший от бомб и снарядов обеих армий женский монастырь святой Екатерины. Его домики укромно расположились на улице святого Станислава. Скоро ее переименуют в улицу Рокоссовского.

Монастырские ворота открыты. Войдем. Направимся в гостевой флигель. Вдали - храм, рядом - одноэтажный домик, наверное - покои матери-настоятельницы. Вот из-за поворота появилась монахиня с коромыслом, ведра полные, добрый знак, она что-то прошептала, может быть, приветствие, и медленно пошла дальше в своем темно-синем платье, в белом чепце и в очках с металлической оправой. Тишина. Не такая тишина, какая бывает после боя и от которой жуть берет, а тишина благочестивой прелести природы.

В гостевом флигеле, в чисто выбеленной келье - две женщины и две маленькие девочки. Старшая девочка, Ревекка, спит на узкой постели. Двухгодовалая Гетта уселась на коленях у матери-настоятельницы. Старая монахиня ласкает ее, щекочет, девочка смеется

МАТЬ-НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Худышечка моя, котеночек. (К Еве.) Странное у нее имя. Не помню, оно библейское?

ЕВА. Не знаю. Мы ее назвали Геттой, потому что она родилась в гетто.

МАТЬ-НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (продолжая ласкать девочку). И какая она у нас веселая, какая смешливая.

Гетта смеется еще громче. Мать настоятельница, лаская девочку, впервые чувствует себя просто матерью. Высокая, худая женщина, крестьянская дочь. У нее и руки крестьянские, темные, потрескавшиеся от работы на огороде. Она начитанна и в светской литературе, знает языки. С Евой говорит по-немецки. Она рада, что сделала благое дело, приютила эту несчастную с ее детьми, но на душе у нее неспокойно. Город заняла армия того государства, которое откровенно, безбоязненно называет себя атеистическим. Что будет с монастырем? Что ожидает сестер? Но, с другой стороны, разве не эта армия добивает врагов рода человеческого - гитлеровцев? Разве не внес монастырь посильную лепту в казну милосердия?

МАТЬ НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Сестры собрали в саду шиповник. Он полезен, богат витаминами. Мы его называем монастырским вареньем. Я скажу, чтобы тебе принесли, девочки полакомятся.

ГОЛОС ЕВЫ. Вот уже прошло три недели с того дня, когда господин Беньяш привел нас в монастырь. Как здесь хорошо, тихо. В лесу тоже было тихо, но страшно. Доктор Орбант боялся волков, а господин Беньяш говорил, что опаснее волков рыскавшие по лесу гитлеровцы. Хлеб, который мы припасли в гетто, был съеден, хотя мы его ели по крохотному кусочку в день. Послед-ние дни в лесу мы не ели ничего. А когда внезапно пошел дождь, я наломала несколько веток, воткнула их в землю, накрыла своим пальто и спрятала под навесом детей, а дождь лил, лил.

МАТЬ НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (как бы угадывая мысли Евы). Ты окрепла здесь, дитя мое, и девочки окрепли, скоро вы вернетесь домой, в Вену.