Картины Парижа. Том II

Во всяком случае, блюстители общественных нравов, существовавшие у римлян, были бы нам в высшей степени полезны. Предупреждают ли наши несовершенные законы возникновение всевозможных непорядков? Обуздывают ли сумасбродства роскоши, разоряющей средние состояния? Противодействуют ли злостным банкротствам? Пресекают ли разврат, который шествует высоко подняв голову?

У нас существуют цензоры книг; эти цензоры запрещают все, что грешит против благопристойности, все, что идет вразрез с законами чести, и т. п. Почему же не быть цензорам, которые требовали бы отчета у толпы бездельников о их времяпровождении, предупреждали бы крупные скандалы и преступления? Мы умеем только наказывать; разве публичное проявление разврата менее опасно, чем та или другая напечатанная фраза?

Слово развлекаться является в Париже синонимом разоряться. Наши танцовщицы находятся на содержании у молодых людей, не признающих никакой узды; их пример губит тех, которые только что выходят из юношеского возраста. Подобному распутству, ведущему за собой несчастья целых семей, не ставится никаких преград. Полиция ждет, чтобы зло завершилось, и не думает о том, чтобы пресечь его в самом начале. И опасные Цирцеи, с одной стороны, дерзкие интриганы — с другой, развращают все слои общества. Не ужасно ли, что слова Мольера: Будьте честны лишь в той мере, какая требуется, чтобы избежать виселицы, сделались аксиомой, применяемой в жизни?!

В 1661 году во Франции образовалось особое общество, члены которого, проникшись страстным желанием восстановить общественную нравственность, принялись громить все бесчестные поступки, не наказуемые законом. Они вели тайный надзор за нравами тех или иных частных лиц, делали о них доклады на своих собраниях и на основании мотивированного и единодушно принятого решения предавали гласности проступки и позор виновных.

У нотариуса. Прерванное бракосочетание. С гравюры де-Лоне по рисунку Обри (Гос. музей изобраз. искусств в Москве).

Эти грозные писатели назвались Обществом Эвр-форт; но так как они не щадили и сильных мира сего и так же смело обсуждали поведение королей, как и частных лиц, то Людовик XIV разгневался и приказал строжайше наказать всех членов Общества. Итти против королевской власти они не могли, и их деятельность, становившаяся с каждым днем все кипучее, с тех пор в столице прекратилась.

Членами этой своеобразной лиги, боровшейся с пороками и дурными нравами, были многие люди с громкими именами, но Людовику XIV (совершенно не терпевшему всего, что носило характер объединения) дали понять, что эти смелые, пылкие писатели представляют собой остатки Лиги и Фронды. Он поверил на-слово и, не расследовав дела, пригрозил, что всех их сошлет в Канаду^{169}.

А так как, говоря словами господина Тома^{170}, не очень-то соблазнительно пререкаться с теми, кто может сослать, Общество умолкло и больше никого уже не критиковало. Тем не менее, несколько членов Общества, избегнув преследования и очутившись вдали от столицы, в глуши Бургундии, сочли возможным возобновить свое смелое дело. Но власти опять стали их преследовать, и городской совет Дижона запретил их собрания, грозя в случае ослушания самыми страшными карами. С тех пор создатели Эвр-форт бросили свое призвание и умолкли навсегда… Сожалею об этом.

В 1742 году в Париже появился нищий, отличавшийся большой смелостью и обладавший, говорят, незаурядными способностями, большим умом и даром слова. Прося милостыню, он часто обращался с речью к прохожим и горячо нападал на те или иные сословия, разоблачая их хитрости и мошенничества. У этого нового Диогена не было ни бочки, ни фонаря; больше всего от него доставалось священникам, проституткам и судейским. Его смелость называли нахальством, а его упреки — дерзостью.

В один прекрасный день он осмелился войти, оборванный и грязный, в дом одного генерального откупщика и уселся за его стол, говоря, что пришел дать ему урок и вернуть себе часть того, что было у него отнято. Но его выходки пришлись не по вкусу, а так как он имел несчастье родиться на свет двумя тысячами лет позже, чем следовало бы, то его вскоре арестовали и посадили в тюрьму.

Этот нищий должен был бы знать, раз он был умным человеком, что в Париже наверняка назовут безумием то, чем восхищались в Афинах. У нас терпят самого подлого, самого низкого, самого гнусного негодяя, но все содрогаются и негодуют при приближении так называемого циника или мало-мальски на него похожего: да этот тип в Париже и не существует, ибо он в корне противоречит нашему образу правления и характеру нашего общества.