Картины Парижа. Том II

Я поделюсь одним предположением, которое, наверное, назовут вздорным, странным, безумным, но у меня есть причины, почему я не хочу о нем умолчать. Если бы все государственные сословия, собравшись вместе, по зрелому обсуждению признали, что столица истощает королевство, опустошает деревню, держит крупных землевладельцев вдали от их поместий, подрывает земледелие, укрывает множество разбойников и бесполезных ремесленников, постепенно развращает нравы, отдаляет эпоху образования правительства, грозного для иностранцев, которые живут свободнее и счастливее нас; если бы, повторяю, все сословия, учтя и взвесив всё, постановили поджечь Париж с четырех концов, предупредив об этом за год всех жителей… что получилось бы в итоге этой великой жертвы, принесенной родине и будущим поколениям? Было ли бы это действительной услугой провинциям и королевству в целом? Предоставляю вам, читатель, обдумать и решить эту интересную задачу. Имейте в виду, что к сожжению я предназначаю и Версаль, который является лишь ответвлением этого чудовищного города: ведь Версаль существует только Парижем, как и Париж существует, повидимому, только для Версаля.

Итак, поразмыслите, дорогой читатель. Своего мнения я вам сегодня не скажу: я буду осторожен. С помощью хороших глаз, вроде ваших, можно увидеть вещи, которые другие не видели или видели плохо, что сводится к тому же.

А вы, мои милые парижане, согласились бы быть сожженными, — я подразумеваю, конечно, только дома и здания? Но не имея понятия о том, как я вас люблю, вы готовы меня самого обречь на сожжение, предполагая, что… Ну, соберите же скорее все ведра, все городские пожарные трубы, чтобы потушить этот страшный пожар. Вот уже остался только дым. Хорошо! Теперь вы можете быть спокойны за свои восьмиэтажные дома. Будем же, как и раньше, продолжать есть гонесские булки^{257}, и кривая вывезет как-нибудь!

357. Ответ газете «Курье де л’Ероп»

В Курье де л’Ероп от 3 июля 1781 года помещен нижеследующий отзыв о первом издании настоящего труда. Чувство уважения заставляет меня ответить.

«На свете больше таких вещей, которые нас пугают, чем таких, которые причиняют нам зло, — говорил один муж древности, Сенека, если не ошибаюсь. Это верное положение особенно применимо к людям, одаренным большой чувствительностью и крайне живым воображением[45]; они во всем видят крайности; пустяшных неприятностей, пустяшных зол для них не существует. Один писатель только что выпустил в свет книгу, называемую: Картины Парижа. Это отнюдь не портрет, потому что все черты тут преувеличены[46]. Все, что говорили наши проповедники, начиная с капуцина, поучающего по деревням, вплоть до оратора, произносящего речи в присутствии короля, все, что написали моралисты против роскоши, дурных нравов, злоупотреблений богатством и тщеславия великих мира сего, — все это бледно по сравнению с тем, что говорит автор в этих двух томах. Не знаешь, смеяться ли, негодовать ли[47], ибо ни один пророк не упрекал Израиля за его беззаконие с большей силой, с бо́льшим жаром и рвением.

«А между тем, это отнюдь не пасквиль[48]. Это труд чувствительного и отважного гражданина, которого не останавливают мелочные соображения. Он захотел видеть то, на что обычно никто не смотрит, он устремлял свой взгляд на такие предметы, от которых все старательно отворачиваются. Он наблюдал подонки населения и на Крытом рынке, и в тюрьмах, и в больницах, и в Бисетре[49], везде, вплоть до кладбища Кламар. Проникая в эти клоаки человечества, он наблюдал ужасающие страдания, преступления и такие положения, которых в другом месте нельзя себе представить и описания которых не найдешь ни в какой другой книге[50], потому что немногие обладают достаточной силой, чтобы отправиться в поиски таких скорбных наблюдений. Он пришел к заключению, что неравенство состояний — причина всех зол[51], и обрушился с исключительным жаром на богачей, на их черствость, на их постыдную жизнь. Он заканчивает свой труд советом сжечь Париж[52]. Все это кажется бредом. Если бы Париж был таким, каким его описывает автор, он не смог бы просуществовать и двух недель. Читатель это чувствует, а потому впечатление, на которое рассчитывал автор, пропадает. Разумеется, каждый человек родится для того, чтобы страдать и умереть — как в хижинах, так и на троне, но всюду, где страдание преобладает, начинается разрушение, что и заставляет почти всех философов утверждать, что прирост народонаселения свидетельствует о благоденствии данного народа. Эта книга страдает отсутствием плана и метода[53], и напоминает Париж только заключающимися в ней противоречиями. Часто в одном месте автор отрицает то, что утверждает в другом[54].