Картины

"Улыбка летней ночи" развивает темы "Урока любви". Фильм обыгрывает ужасающее осознание того факта, что можно любить друг друга, не будучи в состоянии жить вместе. Здесь присутствуют и ностальгия, и отношения отца и дочери из моей собственной жизни, и великая растерянность, и грусть. Мы приступили к съемкам сразу после Иванова дня. Уже с первых часов дал о себе знать мой старый желудочный демон. Я маялся весь съемочный период и находился, судя по всему, в кошмарном настроении. Очевидно, это не смущало актеров, которых я всегда стараюсь оберегать от своей несдержанности. Но те, кто помнит, утверждают, что я, как коршун, набрасывался на продюсеров, персонал лаборатории, звукооператоров и, не в последнюю очередь, на администрацию. Помощник режиссера Леннарт Ульссон составил объемистый, правда, не опубликованный, дневник съемок. Он описывает каждую сцену, приводя вычерченные мизансцены и режиссерские указания. Труд этот амбициозен и скучен, как "Анабазис" Ксенофонта. Но вдруг среди технических деталей, заполняющих страницу за страницей, написано: "Все очень устали. Катинка разражается слезами, стоит лишь ей услышать: "заткнись".

Съемки, тем не менее, неумолимо продвигались вперед, нам повезло с погодой, актерам нравилось то, что им приходилось делать, и фильм, несмотря на мое злое, раздраженное и болезненное состояние, получился удачным. В последний съемочный день я весил 57 кг. Все кругом, включая меня самого, были уверены, что у меня рак. Я лег в больницу, где мне провели тщательнейшее обследование. Выяснилось, что я здоров как бык. Комедийную линию продолжает "Око дьявола". Фирма купила затхлую датскую комедию под названием "Дон Жуан возвращается". Мы с Дюмлингом заключили постыдное соглашение. Я хотел ставить "Девичий источник", к которому он испытывал отвращение. Он хотел, чтобы я взялся за "Око дьявола", к которому испытывал отвращение я. И оба остались весьма довольны нашим соглашением, полагая, что надули друг друга. На самом же деле я надул лишь самого себя. "Не говоря уж обо всех этих женщинах" делалась с единственной целью — дать "СФ" заработать. То, что картина вылилась в сплошное манерничанье с начала до конца, — другая история.

В "Латерне Магике" я подчеркиваю: "Порой требуется гораздо больше мужества, чтобы нажать на тормоза, чем запустить ракету. Мне такого мужества не хватило, и я слишком поздно понял, какого рода фильмы должен был бы сделать".

"Волшебная флейта"

Впервые я слушал "Волшебную флейту" в Стокгольмской опере в двенадцать лет. Это был затянутый, громоздкий спектакль. Занавес поднимался, разыгрывалась короткая сцена, занавес опять шел вниз. В оркестровой яме наяривал оркестр. За занавесом что-то передвигали, стучали молотками, строили. После бесконечной паузы занавес снова поднимался, и разыгрывалась еще одна короткая сцена.

Моцарт писал "Волшебную флейту" для театра с подвижными задником и боковыми кулисами, которые обеспечивали мгновенную смену декораций. Опера располагала нужным машинным оборудованием, но оно бездействовало. Да и сценографическая революция 20-х годов оказала-таки свое вредное влияние. Декорации — а им полагалось быть, разумеется, объемными — возводили на века, зимой тщательно укрывая от холодов, и передвигать эти тяжеленные конструкции была задача не из легких.