Карточный домик

На «Чарли» стоит форсированный двигатель от «шестерки», а на спидометре максимум 160, и поэтому стрелку временами зашкаливало. Дальний свет Миша не выключил, как ему ни сигналили встречные. Низко пригнувшись к рулю, он обгонял машины одну за другой, визжали на поворотах металлокордовые покрышки, мелькали звезды между скалами, буками и платанами, а справа держала нас на привязи лунная дорога. На переезде мы едва не угодили под скорый Ереван — Москва.

— Миша, — сказал я, но успел отдернуть руку от пустого рукава.

Часа через полтора кончился бензин. Миша ушел к морю. Я сел за руль и съехал на нейтралке.

Проснулся я от крика чаек, как мне показалось, но это Миша стонал.

— Болит? — прошептал я, и он тут же открыл глаза.

— Рука. Фантомная боль. Давно ее не было.

— Как тебя?

— Интересно?

— Не хочешь, не рассказывай.

— Из «сварки».

— Что это?

— Крупнокалиберный пулемет.

— Что, и сразу…

— Нет. Это уже в госпитале в Ленинграде.

— Долго ты там лежал?

— Два месяца.

— Написал бы — я б приехал.

— Зачем?

— Ну…

— Зачем это нужно?

— Что? — не понял я.

— Да все! — вскрикнул он. — Отстаньте вы от меня все! Вот на хрена, спрашивается, ты приехал? Не нужна мне ваша жалость, понял! Ничего мне от вас не надо, пошли вы со своими протезами!..

— Успокойся. С какими протезами?

Отвернувшись, Миша долго молчал. Потом сказал:

— Сосед обещает протез фирменный устроить. А мне в Ленинграде ясно сказано: «Ампутационная культя практически непротезируемая».

— И ничего нельзя сделать?

Он вышел из машины, сел у воды.

— Давай мидий на завтрак поджарим, — сказал я.

— Как хочешь.

— Я быстро наберу, ты посиди.

— Я помогу.

Метрах в двухстах от нас торчали из моря ржавые сваи — останки недостроенного причала. Я нырял, отрывал мидий, крупных, иссиня-черных, облепивших под водой сваи, и передавал их Мише. Потом мы нашли на свалке лист железа, как следует вычистили его песком. Развели между камнями костер, положили железо на камни и высыпали мидий. Через полчаса они были готовы.

— Эдик, — сказал Миша, — мне там снилось, что мы с тобой мидий едим.

— На вот тебе самую большую и жирную. Сейчас я ее открою…

— Не надо, Эдем, — сказал он.

— Что?

— Не надо мне самой большой и жирной мидии. И открывать не надо. Я сам.

— Сам так сам, — сказал я. — Жаль, уксуса нет. Летом он у меня всегда в багажнике.

Солнце поднялось уже высоко и грело по-летнему, когда мы раздобыли в поселке бензин и поехали обратно к Мысу. Море было ярко-синим, а небо — голубым. Сверкали на солнце кипенно-белые, розоватые, серебристые крылья чаек. Высились платаны и темные кипарисы вдоль дороги.

— Красиво, — сказал Миша.

— Да. Очень. Не рисовал там?

— Какой! Вначале чуток, в учебке еще… Все думал — вот вернусь… Я скучал там по морю.

— Ни разу порыбачить не удалось?

— Карпов ловили в озере. На макуху.

— На что?

— Подсолнечный жмых. У нас так не ловят, Володька Шматов научил. И крабов ловили корзинами, майками, руками.

— Крабов — это не хило, — сказал я.

— Они там пресные. Маленькие. Но ничего, есть можно. Однажды с Витей Левшой наловили…

— И что?

— Да так, — помолчав, сказал Миша. И долго потом молчал. — Знаешь, Эдик, — он открыл окно, высунул голову, и ветер вздыбил белобрысый ежик волос. — А я все ж таки везучий. У нас каждый третий погиб. В батальоне спецназа. А я жив. Я вернулся.

— Это же здорово! — вскрикнул я.

— Здорово. Смотри, лодки.

— Слушай, — сказал я. — Пошли завтра на рыбалку. В море. А?

— Твоя «Жучка» все еще самая быстрая на побережье?

— Кто ж ее сделает-то, мою «Жучку»? — я подмигнул.

— Как и твоего «Чарли». — Лицо Миши было неподвижным, точно одеревеневшим.

— Ну так идем завтра?

— Пораньше заходи за мной, — сказал он. — В крайнее справа окно постучи.

— Да, я помню.

— Хотя нет, не надо. Я на причал приду.

— Мне спиннинг американский подарили.

— У меня свой есть. Кто подарил-то?

— Отдыхала тут одна. Жена дипломата.

— Все обслуживаешь?

— Э, слушай, мужа в ООН срочно вызвали, женщина в тоске и печали осталась и в полном одиночестве.

— Развеял тоску?

— Не знаю. Сказала, что имя свое я оправдал, в раю она побывала и что отдыхать теперь только у нас на Мысе будет. Может, девчонок завтра возьмем? Как в тот раз, помнишь, перед самой твоей армией. Мэрлин с Бриджит. Или других. Хочешь, я сделаю?

Он посмотрел на меня, и захотелось исчезнуть и больше на глаза ему не попадаться.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утром на причал он не пришел. Подождав до девяти, я поехал к нему домой. Он лежал одетый на кровати, закинув руки за голову, и глядел в потолок.

— Ты чего опять, Миш? Я жду…

— Эдем. Делать больше нечего? Самый деловой человек на побережье. Зачем тебе?

— Затем, что мы друзья.

— Какой из меня друг…

— Слушай, надоел! Мы друзья, Миша. Ты меня понял? — я выругался по-грузински.

— Эдик. Не надо мне этого.

— Не надо?!

— Не ори. Если Никитич, защитник Родины, орденоносец и с обеими руками, всю жизнь бутылки на пляже собирает…. Он Родину защищал, понимаешь ты? А я…

— Что ты? Пошли на рыбалку.

— Не пойду я ни на какую рыбалку.