Картонки Минервы

Экология – не более чем способ, с помощью которого человеческий род пытается увязать права окружающей среды со свойственной человеку предрасположенностью эту среду изменять, и цель ее – добиться разумного равновесия. Когда Франко Тасси приводит как пример ложной филантропии отказ заняться лесами, поскольку сначала нужно подумать о рабочих, я с ним согласен: такое поведение неразумно. Однако неразумным было бы и прекратить исследования, направленные на борьбу с раком или СПИДом, потому, что спасение китов – более неотложная задача.

1992

Говорите мне «ты», мне всего пятьдесят!

Как-то раз я представил другу-профессо ру сына еще одного моего приятеля. У них завязалась беседа, и в какой-то момент пожилой ученый сказал молодому человеку: «Извини, что я непроизвольно стал говорить тебе “ты”». «Да что вы, – отвечал тот, – мне только двадцать пять!» Этот эпизод меня поразил. Если бы в мои двадцать пять какой-нибудь незнакомец вздумал, не будучи при этом духовным лицом, обращаться ко мне на «ты», я бы посмотрел на него очень косо. И не только в двадцать пять лет, но и, допустим, в восемнадцать. Переходя от детских штанишек к мужским брюкам, мы уже получали право обращения на «вы». Что уж говорить о двадцати двух годах – времени окончания университета. Даже старый друг семьи говорил: «Теперь мне надо называть вас Доктором…». И мы, гордясь своей зрелостью, отвечали с напускной скромностью: «Ну что вы, зовите меня как прежде…»

В другой раз, в Бостоне, я участвовал в диспуте с Марвином Мински[250]. Нас попросили поговорить о XXI веке, и мы развлекались, выдвигая различные гипотезы. Мински заметил, что одной из наиболее характерных примет следующего тысячелетия станет рост продолжительности жизни. Можно предположить, что постепенно она достигнет двухсот лет. При этом создаст множество проблем: ведь в возрасте от восьмидесяти до двухсот мы, возможно, будем подвержены каким-то новым, еще неизвестным болезням, которые нам придется мало-помалу научиться преодолевать. Задача нелегкая, несколько миллиардов падут жертвами, но в конце концов наши правнуки добьются успеха.

Я в свою очередь заметил, что человеческое существо ста пятидесяти лет от роду, если сохранит свой интеллектуальный запас, будет обладать опытом, несоизмеримо большим нынешнего, и тогда на фоне наших правнуков Солон, этот вошедший в поговорку мудрец, покажется неопытным юнцом. Значительно длиннее станет период отрочества, которое у всех животных продолжается от младенчества до избавления от родительской опеки. У котенка он занимает несколько месяцев, у других – еще меньше. Отрочество человека длилось всегда заметно дольше, но – в зависимости от уровня цивилизации – можно говорить о возрастном промежутке от двенадцати до шестнадцати лет. Потом обряд инициации – и ты взрослый.

За две тысячи лет, отделяющих эпоху Древнего Рима от моего поколения, постепенно происходили изменения, заметные скорее для правящих классов, чем для бесправных. Учитывая время, проведенное «на стоянке» в университете, можно сказать, что финишная ленточка перехода во взрослое состояние сдвинулась от четырнадцати к двадцати пяти годам. Соответствующим образом сместился и срок наступления детородного возраста, то есть супружества и ответственного заведения детей. А все потому, что удлинилась средняя продолжительность жизни родителей. Если в пятьдесят лет человек считается стариком, то в четырнадцать – он уже взрослый: его жизненный опыт к этому времени вполне достаточен. Ясно, что в обществе, где никому не в диковинку родители, доживающие до восьмидесяти и даже девяноста лет, молодому человеку, чтобы набраться необходимого опыта, нужно дать время, по крайней мере, до тридцати. Вот почему, – как только со второй половины XX века резко, на десятилетие, увеличилась продолжительность жизни, – в университетах оказалось полным-полно тридцатилетних «ребят», которые и не помышляют о потомстве.