Однако эта профессия переживает плохие времена не только в независимых издательствах. У меня перед глазами две книги, опубликованные двумя большими издательскими концернами. В переведенной с английского научно-популярной книге по истории говорится, что в Средние века огромным авторитетом пользовались два арабских философа – Авиценна и Ибн Сина. Шутка в том (и это многим известно), что Авиценна и Ибн Сина – это один и тот же человек (как Кассиус Клей и Мохаммед Али). Была ли это ошибка автора? Или переводчик перепутал союз
В другой книге, переведенной с немецкого, я прежде всего наткнулся на «Симеона Стилитуса», то есть, очевидно, св. Симеона Столпника, но это еще цветочки. Позже я обнаружил «Иоанна Крестильщика», то есть буквальную кальку с немецкого «Johannes der Tufer», как немцы называют Иоанна Крестителя. Переводчик, очевидно, знает немецкий, но, видимо, ни разу в жизни не сталкивался не то что с Евангелием, но даже с календариками и детскими книжками про Иисуса. Мне это кажется поразительным, даже если предположить, что переводчик вырос в буддийской семье. Но здесь, похоже, буддистами были также и корректор (хотя у него должен был зацепиться глаз), и прежде всего редактор. Хотя очевидно, что в данном случае редактора вовсе не было: кто-то купил права на книгу, отдал ее переводить и прямиком послал рукопись в печать.
Если вы отправляете рукопись в издательство при каком-нибудь американском университете (так называемые University Рress), на издание книги уходит два года. За это время они делают полный
Поскольку, для того чтобы как следует все проверить, надо прочесть каждую строку, и поскольку автор ошибается чаще других, а редактор может ничего не знать об Авиценне, рукопись и гранки следует вычитывать разным людям. Такое еще бывает в издательствах, устроенных по семейному принципу, где текст заинтересованно обсуждается на всех стадиях. Но едва ли это возможно в больших фирмах, где книги готовятся как на конвейере. Выход из положения в новых условиях – передавать книги в появляющиеся сейчас специальные студии
Произведение и поток
Дело не в том, что я не написал на прошлой неделе свою «картонку», а в том, что по разнообразным и сложным причинам не смог ее отослать. Речь в ней шла о совещании, организованном 14 февраля на Венецианской биеннале по поводу слияния и сосуществования в одном произведении различных видов искусства как о типичной характеристике нашего века. По этому поводу я сказал (и не все со мной согласились), что типичная характеристика современного искусства – вовсе не слияние различных его видов, потому что в этом нет ничего нового, а скорее принципиально новая цель, к которой стремится подобное слияние.
Я приводил примеры, от греческой трагедии (слово, действие, мимика, маски, музыка, архитектура) до барочных празднеств, включив в этот ряд и литургию, прекрасную торжественную мессу, в которой соединены слово, пение, жесты, облачение; кроме того, прихожане взаимодействуют со священником, чьи слова или жесты побуждают к действию (заставляют подняться со скамьи, преклонить колени, ответить); немалую роль играет и сценография – свет, проникающий сквозь витражи, дрожащее пламя свечей, запах ладана. Я не хотел сказать, будто вечер в дискотеке (стробоскопические огни, танец, музыка, слово, движения и запахи тоже) равен церковной литургии, – нет, дискотека имеет больше общего с манифестациями, о которых говорил в Венеции Питер Гринуэй[229]: с теми, что захватывают весь город, и на каждом углу с помощью бесконечно варьирующихся средств творятся многочисленные, разнообразные действа, потенциально не имеющие конца.