Картонная Мадонна

Заведующий Особым отделом Департамента полиции полковник Еремченко задумался – на бумагу упала капля чернил и растеклась жирной кляксой. Еремченко поставил перо в бронзовый стакан, в досаде побарабанил пальцами по столу, перевел взгляд на прижатую бронзовым пресс-папье мятую бумажку с какой-то невнятицей из дробных чисел, вскочил из кресла, задвинул его к стене, и стал прохаживаться по диагонали, прихрамывая и скрипя сапогами.

Начальник Первого стола, занимающегося перлюстрацией, седой, совсем не похожий на полицейского, сидя следил за полковником и прислушивался к едва уловимому трению бандажа на его левой ноге. Бандаж скрывали высокие сапоги. В Департаменте все знали, что длинные ботфорты Еремченко – не модная причуда, а мера вынужденная: ноги полковника были изуродованы вследствие осколочного ранения от брошенной революционерами бомбы. Четыре года оправиться не может – без ортопедического крепления с кольцами из стали нога совсем не держит вес тела. Ему бы трость. Да не желает показать слабость.

– Черт те что! – выругался полковник, энергично прохаживая туда-сюда ровно по линии давно примятого ворса на ковре.

Начальник Первого стола протянул руку, извлек мятую бумажку из-под пресс-папье, и в который уже раз вперился в нее взглядом. Нет, решительно никакой идеи. Здесь крепко подумать нужно, и чтобы ничто не отвлекало, не скрипело, не тикало. И уж тем более не маячило перед глазами. Криптограф не терпел спешки. А тут еще голова разболелась. Прилечь бы с компрессом…

– Жаль вас разочаровывать. Сиюминутного решения нет-с. Понимаю, дело неотложное. Так ведь у нас что ни дело, то горячка… – проговорил он, причем его линялое лицо не выразило ничего, но в тоне мелькнула нотка каприза.

Хозяин кабинета остановился, метнул досадливый взгляд на подчиненного, и снова зашагал по диагонали ковра.

– И ведь никакой уверенности, что на эту депешу соизволят обратить внимание! Невозможно убедить! Как прикажете обеспечивать безопасность императорской семьи? Вот, кстати уж, взгляните!

Еремченко вернулся к столу, нагнулся, вынул из выдвижного ящика папку, потянул из нее бумагу и зачитал, явно желая щегольнуть фразой:

– Масонство в отношении революции – то же, что корни в отношении к дереву!

– Позвольте полюбопытствовать?

– Мой рапорт, – Еремченко сделал выразительный жест головой туда, где висел парадный портрет Самодержца Николая Второго, – Да что толку?! Там питают совершенно необъяснимую, непонятную слабость ко всякого рода проходимцам, тем паче – к колдунам! Приближают их, ордена на грудь – а они, подлецы, роют! Своим же благодетелям яму роют! И вот – следствие! – полковник потряс свежими газетами, – Никто не застрахован…

Еремченко покосился на строгий портрет Председателя Совета министров Петра Столыпина, висящий тут же, над креслом.

Революционеры-бомбисты стали чертой времени, теракты совершались едва ли не каждый день, и газеты давно прекратили делать из них сенсацию, просто публиковали списки жертв. Вот и на днях очередной студент стрелял в губернатора, выходившего из театра, пулями, отравленными стрихнином. Правда, попал в полицейского, стоявшего рядом. Студента застрелили тут же, у театра, и по горячим следам удалось арестовать людей из его ближайшего окружения. Еремченко был уверен, что с неуловимой Боевой организацией покончено. Но новый теракт уже на следующий день подтвердил ошибочность этого предположения: был убит крупный полицейский чин, террористам удалось скрыться.

Начальник Первого стола вернул на стол бумажку, найденную в кармане убитого студента. Помял затылок, болезненно поморщился. Эта таинственная записка с дробями была присовокуплена к донесению о возможном приезде в Петербург эмиссара французской Ложи и очень нервировала Еремченко.

– Иван Андреевич, ежели по-хорошему – так, конечно, приставить бы агента к каждому из этих… эмиссаров. Но ведь людей нет, боятся. Теперь любой мундир – мишень. Работать за редким исключением не с кем. Уповаю исключительно на ваш талант. Сколько уж раз выручали…

– Вот помру я, что делать будете? Простите великодушно, это я не из похвальбы, это констатация, – вздохнул начальник Первого стола.