Картонная пуля

У нас в армии… дай бог памяти, в каком году… да какая разница?., был такой ужасно тормозной боец… в деревне воспитывался, среди вековых лесов, вечно спящих полей и задумчивых коров, а командиром роты у него был, наоборот, ленинградский капитан, ужасный выдумщик, большой любитель нестандартных вводных… И однажды капитан перед этим «тормозом» ставит теоретическую задачу: «Представь, — говорит, — ты лезешь по стене на пятый этаж, чтобы вытащить из огня маленького дошкольника, и, когда заглядываешь в окно, видишь, что в тебя летит топор… Твои действия?» «Так, — задумывается «тормоз». — Задание понято… Значит, в меня летит топор… Что делать?.. Мои действия… Летит топор…» В таком роде он размышлял долго, может быть целую минуту…

Так же и я. Наверное, можно было что-нибудь придумать, но только не с моими медленными мозгами. Я просто стоял и дожидался, когда топор треснет по лбу…

На ходу расстегивая босоножки, Катя сделала еще один шаг, и перед ней открылась комната с разобранным диваном, сбившейся в комок простыней и раздетой и распаренной Валентиной Филипповной…

…Я прожил сто лет, ни разу не оказавшись в ситуации, о которой сложено столько анекдотов. Точно, я всегда думал, что про меня можно фильмы снимать, как про Штирлица. Моя осторожность и предусмотрительность вызывали во мне законную гордость и даже восхищение. Нельзя сказать, что я так уж активно изменял жене или своим подружкам… Но ведь изменял и ни разу не попался на такой туфте! А оказывается, нельзя перейти море, не замочив ног… Ах, если бы теперь меня застала с любовницей жена, вот было бы счастье — так мне казалось. Но ведь это Катя — больше, чем жена, больше, чем жизнь. Катя — больше, чем жизнь. Катя — больше, чем смерть…

Счастливая улыбка на Катином лице теряла очертания… Точно так же когда-то давно посреди моря на земле был один материк, а потом бешеные силы разорвали его на части и растащили куски далеко-далеко по разным параллелям и меридианам.

Два топора летели с двух сторон. Может быть, Катя и не была для меня больше, чем жизнь, потому что я даже не мог решить, перед кем начать оправдываться — перед Катей или Валентиной Филипповной? Я не мог потерять деньги, и я не мог потерять любовь. Но ведь любви не существует, или по крайней мере она живет лишь шесть секунд на фоне вечности, а деньги… Кто посмеет сказать, что их нет?

— Ой! — сказала Катя. — Я помешала?

Я тупо принял из Катиных рук пакет с вином и фруктами.

— Нет, почему же?.. — холодно осведомилась Валентина Филипповна, завертываясь в простыню и не теряя при этом достоинства.

Ее грудь была похожа на две гнилые дыни. Мне стало стыдно.

— Извините, — сказала Катя, покраснев.

— Проходите, проходите, — гостеприимно приглашала Валентина Филипповна.

— Я помешала? — переспросила Катя уже гораздо более решительным тоном, глядя на меня в упор.

Что мне оставалось?..

— Я тебе позвоню, — пролепетал я.

Пакет с шампанским остался в моих руках.

Я не большой гурман, мне все равно, что пить, но с недавних пор я не люблю шампанское под апельсины. А еще ненавижу идиотов, которые звонят и выдумывают разные взрывные устройства. В Новосибирске чаще всего «взрывают» школы. Чертовы двоечники! Несколько раз «взрывали» вокзал. Рестораны-то им чем помешали?

— Кто это? — осведомилась Клепикова, когда Катя выбежала вон.

В ее голосе острыми иглами сверкал лед. А я еще ничего не успел придумать.

— Что ты так возбудилась? Я ж говорю, это дочь моего друга. По фамилии Филимонов… Я тебе рассказывал. Он артист в «Глобусе».

— Про артиста помню, а про дочку ты ничего не говорил.

— А и говорить нечего. Ну, она ко мне забегает иногда по пути… У нее ко мне детское чувство. Детская влюбленность. Да так, ерунда… Между нами никогда ничего не было. И быть не могло. Во-первых, она дочь друга, во-вторых — ребенок. Я разве похож на педофила? Ну, ты посмотри на меня. Мне шестьдесят лет. За кого ты меня принимаешь?

18

…Зато я очнулся от спячки. Любовь — фигня. Никогда больше при мне не произносите этого слова. Больше всего меня изумляет, что люди могут купиться на это даже на старости лет…

Погода в субботу весьма благоприятствовала самоубийству. Весь июль стояла жарища, а тут вдруг завертелись злые вихри. В такой день приятно прощаться с жизнью — ветер, мелкий холодный дождь, грязное одеяло мчится по небу, как обколотый дерьмом Бен Джонсон. Недовольные сырые люди по улицам ползают, как тени… Пока было тридцать пять в тени, всем хотелось сырости и прохлады. Когда похолодало, выясняется, что это опять никому не нужно.

…С утра я заехал домой за Филимоновым. В гастрономе на «Башне» мы взяли две бутылки водки, а на закуску — колбасы, сыру, баночку маринованных огурчиков и невесомую вакуумную упаковку копченого акульего мяса за девяносто тысяч.

— Ты че, дурак? — возмутился Филимонов насчет экзотического иностранного изобретенья. — Лучше еще колбасы.