Картотека живых

— Сколько раз твердить тебе, что у тебя безмозглая башка, Дейбель? Теперь проводится новая политика, а ты, видимо, недостаточно гибок, чтобы перестроиться. Фюрер продолжает сокрушать своих врагов, но он решил отныне делать это с помощью производительного труда. Помнишь, как мы бывало заставляли заключенных перетаскивать тяжелые камни с места на место? Это уже пройденный этап национал-социализма. Теперь мы погоним их на настоящую работу. Вымирать они будут по-прежнему, но Германии это будет выгоднее, понял? Хефтлинк, который подохнет в лагере просто так и которого прежде не выжмут на стройке, как лимон, — это убыток для германской экономики. Знаешь, во что обойдется нам эта твоя сегодняшняя поверка? Ручаюсь, что завтра и послезавтра в мертвецкую отнесут не три-четыре трупа, как обычно, а двенадцать или пятнадцать. В понедельник должна выйти на работу первая партия. А что, если двадцать процентов людей будет лежать в жару? Если мы сегодня выгоним на работу тысячу человек без пальто, сколько мы сможем выгнать завтра или через две недели? Уж не захотелось ли тебе на фронт, Руди?

Резко зазвонил телефон. Руди вздрогнул, словно уже ждал телефонограммы о том, что обершарфюреру Дейбелю предписано собрать вещи и отправляться на Восток. Копиц смерил его презрительным взглядом и снял трубку.

— Хей…тлер! Ах, это ты, Вачке? Как поживаешь? Что-о? — Хмурое лицо Копица прояснилось. — Шпильман с собакой добрались до вас? — Он прикрыл трубку рукой и прошептал, давясь от смеха: — Все ясно, Руди! «Гиглинг 7», образцовый комендант штурмфюрер Вачке…

Дейбель вскочил, открыв рот от удивления. Еще минуту назад ему было страшно досадно, что труп у ворот оказался «чужим», но сейчас он прямо-таки подпрыгнул от радости.

— Быть не может! Из «Гиглинга 7»?

Копиц сделал нетерпеливый жест — мол, потише! — и продолжал:

— Вы сами удивлены? Не верится? Сделаете всеобщую поверку?

Рули не выдержал и кинулся на шею разговаривающему Копицу.

— Я напьюсь мертвецки! — шептал он. — Я… не знаю, что я выкину, если это правда! Посадить Вачке в такую галошу!

Копиц с трудом высвободился из медвежьих объятий своего коллеги, продолжая разговаривать с невидимым собеседником серьезно и даже тоном искреннего участия.

— Мне очень жаль, что пришлось задать тебе лишнюю работу, но что нам было делать? Мертвеца мы пока убрали в свою мертвецкую, можете хоть сейчас приехать — забрать его или только осмотреть. Нет, нет, он определенно не наш. Был ли у нас проверочный сбор? Нет, устраивать его я пока что не собираюсь. Мы знаем своих цыплят, и у нас никто не переберется через ограду…

Дрйбель давился от смеха. Он сполз со стула и стал кататься по полу.

— Хватит, начальник! — гоготал он. — Ты раздразнишь Вачке, как быка, а я умру от смеха!

— Итак, договорились, — сказал в заключение Копиц. — Ждем тебя. Шпильмана с собакой захватите?

Он положил трубку, застегнул ворот рубашки и потянулся к френчу. Лицо его вдруг стало серьезным. Дейбель, сидя на полу, уставился на него.

— Ты что?

Копиц молча смерил его взглядом, потом надел френч и тщательно застегнулся. Наконец он сказал:

— А ты хорошо осмотрел этого мертвеца, Руди? Как же ты не заметил у него под мышкой татуировки, которая есть и у тебя, и у меня, и у всех эсэсовцев?

Дейбель опять разинул рот.

— Эсэсовец?! — воскликнул он. — Да ведь он был черномазый, как жид. Мы осмотрели только бедро и предплечье. Кому бы пришло в голову искать под мышкой?..

— А собирать весь лагерь на апельплац — это тебе пришло в голову?

И Копиц вышел из комендатуры, оставив Дейбеля на полу. У ворот он окликнул часового:

— Ты слышал, что сказал тот голый, прежде чем упал на землю? Повтори-ка точно!

Часовой, вспоминая, провел рукой по лбу:

— Что-то вроде «Пустите меня домой!»

— По-немецки?

Часовой, толстый баварец, хихикнул:

— Не-ет, наверняка не по-немецки! По-прусски…

Копиц кивнул: «Is gut. Серьезный и молчаливый, он открыл ворота и вошел в лагерь. Капо закричал «Achtung!», и это слово несколько раз эхом прокатилось по лагерю.

— Вызови тотенкоманду к мертвецкой, — приказал Копиц и в глубокой задумчивости зашагал по утоптанному снегу апельплаца. «Ну и персонал у меня, — думал он. — Человека с прусским выговором, сказавшего «Пустите меня домой», приняли за поляка — мусульманина! Никто даже не заглянул ему под мышку, а вот сбор объявили сразу же!.. И за что только господь бог наказал меня такими подчиненными? Почему именно мне, Копицу, приходится все делать самому? Думать за Руди, а теперь еще и за этого калеку Лейтхольда, воплощенную слабохарактерность и бездарность. Думать за тысячу шестьсот тридцать шесть хефтлинков, к которым сегодня ночью прибавится еще партия новичков, да каких! Все это сулит только новые хлопоты и бог знает какие неприятности. А в воскресенье приедет еще тысяча триста человек… Верхней одежды для них нет, снегу навалило по щиколотку, а ведь сегодня только первое ноября!»