Карты четырех царств.

В двуколке завозились, распихивая ворох шерстяных покрывал и бормоча невнятно, толком не проснувшись. Женщина не обернулась к спутнику, она, чуть наклоня голову, пристально изучала Лофра, вслушивалась в его сиплое дыхание, считала шаги и, кажется, норовила на слух — взвесить…

— Вам лежать надобно, добрый хэш, — неожиданно строго велела гостья, подалась вперёд, взяла Лофра под локоть и принялась разворачивать к парадному крыльцу. — Испарина… так оно понятно было сразу, что испарина. Верно сын говорил, не лечат в столице этой, а только калечат. Ещё говорил, нрав у вас непростой, и лекарей вы гоняете, почём зря. В боку с утра колет или под вечер началось? Здесь или пониже и, может, немеет ещё тут и тут?

— Вот всё это, но со вчерашнего утра, если не учитывать крайние лет десять… А с лекарями… да, всякое случается.

К полнейшему изумлению дозора, хэш не сопротивлялся и брёл к крыльцу. Все указания, какие он дал — это короткий жест руки: мол, сами тут с прочим разбирайтесь, не дети. Хэш щурился, пристально, почти невежливо рассматривая гостью и без зазрения совести наваливаясь на её плечо — чтобы вела и слушала жалобы… А разве прежде хэш имел привычку перечислять свои болячки? Вслух! И даже громко, со вздохами…

— Так вы зовите меня Лофр, а не хэш. Как опыт подсказывает, хэшей лечат вовсе уж плохо. Их и за золото, и за страх, и за уважение — один край, только и делают, что калечат… Но в Тосэне другой обычай, там лечат с душой. Вон червяк Монз бодро ползает. Одно мне странно: двуколка под весом книг не хрустит.

— Он все роздал, без жалости, — сникла женщина. — Я Ула, вы моего сына, пожалуй, помните?

— Вы и есть та лучшая в мире травница. Ага, — Лофр замер, похлопывая себя по брюху. — Ага! Повезло мне. Вот только знать бы, какой такой ценой… и где сам Ул?

— Не ведаю, — всплеснула руками Ула. — Монз указал: спешно ехать сюда и лишнего не думать, а если сделается ему вовсе худо, показать письмо. Спорить было невозможно, видно ведь: он безвозвратно из дома подался.

— Худо… Червь резвее моего ползает, — Лофр отстранился, обернулся и завистливо глянул на гостя, переминающегося у двуколки. — Мне его не жаль, мне себя жаль. А ваш Ул та еще заноза, не пропадёт. Ловкий — аж не глядя выпороть охота.

— Он хороший мальчик, — смутилась Ула. Вновь поддела хэша под локоть и повела далее, по ступенькам в дом. — Тяжело на вдохе или же на выдохе донимает главная боль? Тут или левее? А вот стукну легонько, отдаёт куда?

Лофр, пропавший было в коридоре, снова выглянул в полуприкрытую дверь, тараня её брюхом. Нахмурился, наблюдая обычную, деловую суету. Коня уже распрягли и ведут прочь, тюки и короба отвязывают с задней площадки двуколки, снимают и бережно несут в дом. Прибывшего в двуколке гостя поддерживает под локоть сам Омаса, и весь, дубина здоровенная, исполнен чисто деревенской почтительности.

— Эй, короб с травами, сюда, — позвал хэш и пронаблюдал, как короб о двух ногах — лёгкий, но объёмный, человека и не видать за ним — помчался во весь дух к крыльцу. Хэш высунулся из двери по пояс и взревел: — Кухня! Самих изжарю, если гости ужина сей миг не получат.

Подворье «Алого Льва» затаилось, благоговея, пока хозяйский бас катился и дробился, вызывая эхо… Так и узнали, что гости к хэшу прибыли особенные, а Омаса — вот же дубина с чутьём, по роже и не заподозрить! — опять не сплоховал.

Утром новости подтвердились, даже с избытком. Ни свет ни заря во дворе проявился стук. Заныли, завизжали пилы. А, когда пришло время выходить для утренних занятий, всякий споткнулся, с недоумением обнаружив новое: беседку, низкий стол внутри, подушки по всему полу, на южный манер. Посреди беседки — бодрого Лофра, отоспавшегося впервые с незапамятных времён! В уголке самовар. А при нем гостью, сосредоточенно перебирающую травы перед длинным рядом разноразмерных чайничков.

— Сколько у вас детишек, — по-деревенски простовато улыбнулась гостья.

Странно, но усмехаться в ответ на такую наивность мало у кого из «детишек» получилось. Голос у гостьи был тёплый, спокойный, и смотрела она как-то… хорошо. Даже Лофр при ней выглядел непривычно мирным.

— Лентяи, — тыча пальцем в тех, кто заслужил такую оценку, сообщил Лофр и продолжил: — Олухи крайние, бездари с гонором, людоеды начинающие, мелкое зверье, дубины, лисы ядовитые. Тут всякой твари не сложно подобрать пару. Вот только где детишки? Переростки недорослые.

— И так вас ценят, глянуть радостно, — не меняя тона, продолжила гостья. Проверила уже заваренные травы и наполнила маленькую чашку. — Мой Ул был здесь под хорошим присмотром.

— В синяках ещё до зари, — кивнул Лофр, выпил отвар и поморщился.

— Мальчишка, — отмахнулась Ула. — Он шебутной, рубахи так и горят, до первой стирки иной раз не донашивает… Теперь вот такой отвар, он горьковат, но надо медленно пить, мелкими глоточками.

Лофр послушно выпил. Прокашлялся и тяжёлым взглядом обвёл двор.