Карусель

Я вышел из кабинета. Телевизионщики закончили свою работу, сворачивали черные кабели с блестящими соединениями, убирали в чехлы аппаратуру. Олежка Боровой, Осип Осинский и Тодик Минский с Додиком Киевским стояли у широкого окна и о чем-то оживленно беседовали. Увидев меня, Боровой с улыбкой на розовом лице подошел, пожал руку, упрекнул, что редко заглядываю. Осинский так и не отвел рассеянного взгляда от окна, а Тодик с Додиком, перебивая друг друга, застрекотали, как кузнечики, про какое-то собрание общественности в университете, про разгромную статью об этом сборище. В ней все выступающие были подвергнуты резкой критике. Я уже заметил, что у нас чаще всего бывает так: набросятся на кого-либо и жалят во всех печатных органах, а вот жертве не дают высказаться. Читают люди, не подозревая того, что им навязывают тщательно подготовленное мнение о том или ином событии. Несправедливо это, неправильно. Демократия называется! В печатных органах заранее сговариваются, на кого выливать ушаты грязи! И выливают, а защищаться негде. Да и гласность, о которой громко кричат на всех перекрестках, предоставлена лишь тем, кто имеет возможность напечататься.

3

Ощущая удовлетворение оттого, что поставил скользкого Бородулина на место, я вышел на улицу Воинова.

У некоторых читателей — я это почувствовал на встречах — складывается впечатление, что писатель — это свободная птица: куда захочет, туда и полетит! Хочет — работает, хочет — гуляет. Про других судить не берусь, но я уже десятилетия намертво привязан к письменному столу и стараюсь работать каждый Божий день. В Петухах так и бывает, а вот в городе труднее: отвлекают разные текущие дела, телефонные звонки, как, например, сегодняшний. После «приятной» беседы с Бородулиным мне трудно заставить себя сесть за письменный стол и углубиться в исторические времена Ярослава Мудрого. Ведь творческий процесс — это не только работа за письменным столом. Это чтение, прогулки по городу, размышления, казалось бы, на далекие от твоего романа темы... Вот нынешний разговор с Кремнием Бородулиным вдруг навел меня на мысль, что мой бывший приятель напомнил чем-то Малюту Скуратова. Дай ему волю, власть да секиру в руки — пойдет крушить головы... Я же видел, с каким садистским удовольствием он пытался прижать меня! Ведь вроде бы умный мужик, десятилетия «ходит» в талантливых, хотя уже много лет ничего значительного не появлялось из-под его пера, а даже маленькая власть ударила в голову... или точнее — в бороду?.. Олежка Боровой вдруг предстал пред моим мысленным взором этаким китайским мандарином. Важный, надутый, самодовольный... Небось, смотрит на грудастую и жопастую пловчиху с календаря и думает, как бы и ему такую завести в качестве секретарши... Осип Осинский напоминает чем-то серого кардинала. У него наверняка в голове зреет замысел очередной писательской интриги... А Тодик с Додиком — два мима на сцене. Только, глядя на их подхалимские телодвижения, смеяться не хочется. Сколько никчемных людей в Союзе писателей! И открыли им доступ туда такие, как Осинский, Беленький, Бородулин, Боровой — им нужны солдаты, которые будут защищать их, воевать за них. А литература? Литература сама по себе. Пока читателю навязывают макулатуру в красивых обложках и он ее покупает, серость и бездарность будут процветать.

Снег все-таки пересилил осеннюю хмарь и медленно покрывал город пушистой белой накидкой. Он уже не таял на тротуарах, лишь на проезжей части превращался в желтоватые комки, которые проносящиеся по Литейному проспекту машины разбрасывали вокруг. Не таял снег и на одежде прохожих, припорошил плечи, шапки, брови. Несколько крупных снежинок кружась упали в мою подставленную ладонь и не сразу растаяли. Все вокруг приобретало торжественно-праздничный вид. Все-таки Бог сжалился над ленинградцами и послал им снежный Новый год.