Карусель теней

– Просто у меня есть одно правило. Я помогаю только очень красивым девушкам, и точка. Вы – красивая, потому я здесь. А какого-нибудь богатея, которого хватил удар на молодой любовнице, я лечить не желаю.

– А как же клятва Гиппократа? – уточнила Бэлла.

– Никак, – рассмеялся я. – Это печаль вон Петра Францевича, он ее давал, пусть и отдувается. Я же ни Гиппократу, ни Авиценне, ни Парацельсу ничего не должен. Ладно, Бэлла, мы пойдем, а вы живите себе дальше. И еще… Поешьте чего-нибудь более существенное, чем глюкоза внутривенно. Тем более что очень скоро вам самой этого захочется. И сразу скажу, у меня конкретно в этом вопросе есть свой интерес.

– Даже мне любопытно стало – какой? – переглянувшись с сестрой, осведомилась Ряжская.

– Приведу я Бэллу в ресторан, люди глянут на эти кожу да кости, и чего обо мне подумают? Скажут: «Заморил, поганец, девку голодом, довел до анорексии». Мол, у самого-то рожа вон какая, чуть от жира не трескается, а эта бедняжка… Вот оно мне зачем?

Ряжская повертела пальцем у виска, а Бэлла рассмеялась. Совсем тихо, еле слышно, но засмеялась.

Я подмигнул ей, а после вышел из палаты, следом за мной последовал Вагнер.

– Что это? – первым делом осведомился он, алчно глянув на пузырек, который я все еще держал в руке.

– Снадобье. Вы станете давать его Бэлле раз в пять дней, не чаще. И не более десяти капель за раз. Лучше даже шесть-семь, так она времени больше выиграет. Держите.

Вагнер цапнул емкость, глянул ее на свет, после аккуратно вынул пробку и втянул в себя запах содержимого.

– Полынь, – утвердительно заявил он. – Верно же?

– Верно, – кивнул я. – Дальше. В этом пузырьке было ровно пятьдесят капель, десять я уже использовал, осталось сорок. Это предельная норма данного зелья, которую можно дать человеку, не опасаясь последствий. Очень неприятных последствий, таких, каких врагу не пожелаешь. А вот теперь, Петр Францевич, слушайте меня очень, очень внимательно. Если я узнаю, что хоть одна капля отправилась в ваши лаборатории для разбора ее на атомы, или то, что вы поделили содержимое этого пузырька между Бэллой и еще каким-то очень богатым страдальцем, все закончится плохо. Вы же помните, какие страсти-мордасти творились два года назад? Так вот тогда вы нюхали цветочки. И я не советую вам пробовать ягодки.

– Не надо, Саша. – Я даже не услышал, как скрипнула дверь палаты и к нам подошла Ряжская. – Не стоит наговаривать на Петра. Он, конечно, не святой и деньги любит, но если дело касается Бэллы, то ему можно доверять.

– Я когда-то принимал ее, – пояснил врач.

– В смысле, в институт?

– В смысле, роды, – усмехнулся Вагнер. – Отец Ольги и Бэллы, царствие ему небесное, был дружен с моим папой, который в свою очередь заведовал одной из лучших столичных больниц. А я тогда был ординатором, и именно в мою смену к нам привезли рожать Полину.

– Я совсем запутался. Ольга Михайловна, вашу маму звали не так. Не помню точно, как именно, но не Полина.

– Мы сводные сестры, – пояснила Ряжская. – Папаша порезвился на старости лет, отсюда такая разница в возрасте. Но люблю ее так, как, наверное, родную бы не любила.

Ну да. Она ведь тебе не столько сестра, сколько ребенок, которого у вас с мужем сроду не было. Вот ты и тянешься в жилку, на все идешь, лишь бы ее спасти. Представлю себе, в какую сумму тебе вошло Интерпол на мои поиски подрядить. И кстати, скорее всего, кинули тебя. Эти ребята если захотят найти человека, то его найдут.

Впрочем, славная девчушка эта Бэлла. Серьезно. Есть в ней что-то такое, настоящее. Или можно сказать наоборот – грязи в ней нет. Сразу видно.

Редко подобное случается, но мне ее на самом деле жалко. Без дураков.

– Рад, что мы поняли друг друга, Петр Францевич, – заявил я. – Еще раз, не менее пяти капель, не более десяти, не чаще чем раз в пять дней.

– А когда лимит будет выбран? – уточнил он. – Когда пузырек кончится, что тогда?

– Прошу прощения за цинизм, но поживем – увидим. Время есть, будем думать.

– Сейчас ты врешь, – положила мне руку на плечо Ряжская. – Верно же, Саша? Ты слишком добрым с ней был. Не таким, как всегда.

– Иногда и во мне просыпается что-то человеческое, Ольга Михайловна. Хотите верьте, хотите нет, но это факт.

– Она умрет?

– Мы все когда-нибудь умрем. Кто-то раньше, кто-то позже.

– Не надо банальностей, Саша. Не здесь и не сейчас. Ты видишь и знаешь больше, чем остальные, потому, потому дай мне простой и ясный ответ – есть надежда? Или это все? Не надо меня жалеть.

– Да я и не собирался, – фыркнул я. – С чего бы? Вы сильная женщина, удар держать умеете. Я, собственно, только потому с вами в свое время и согласился сотрудничать.

– Ты со мной тогда сотрудничал, потому «нет» не научился говорить тем, кто сильнее тебя, – осекла меня Ряжская. – Не то что сейчас. Итак?

– Ольга Михайловна, я вам отвечу то же, что и уважаемый Петр Францевич: все плохо и будет еще хуже. Вы же это ей говорили, верно?

– Не дословно, но да, – подтвердил Вагнер.

– Петя сказал, что это конец. Но ты – не он. Ты базируешься не на медицине.