Карузо

В Нью-Йорке у Пуччини завязался роман с одной молодой американкой, посещавшей репетиции «Мадам Баттерфляй». Карузо с улыбкой наблюдал, как они изъяснялись на ужасном французском: девушка не знала итальянского, а Пуччини мог произнести всего несколько фраз по-английски. Это любовное приключение композитора стало поводом для одной из самых опрометчивых шуток Карузо, которая едва не привела к разрыву его отношений с композитором. По непонятным причинам, возможно, просто в силу беспечности, Карузо обратил внимание его жены синьоры Эльвиры на бриллиантовое кольцо, которое Пуччини тайком подарил девушке. Во время одной из репетиций, когда американка, как обычно, сидела в ложе, Эльвира устроила мужу дикую сцену ревности, потребовав демонстративно подойти к девушке и отобрать кольцо. Смущенный Пуччини вынужден был подчиниться требованию жены. Ко всему прочему, Эльвира, ночью обшарив одежду супруга, нашла в его цилиндре любовную записку, из которой следовало, что на следующий день у композитора и американки запланировано свидание. Естественно, последовал очередной скандал. Пуччини был очень обижен на тенора и перенес все свое раздражение как на него, так и на других участников премьеры. Единственный, кто миновал тогда его гнева, был Антонио Скотти. По отношению к Фаррар он держался подчеркнуто холодно, демонстративно сетуя, что главную роль не смогла исполнить Эмми Дестинн, не пожелавшая в то время покинуть Европу. О Карузо же он сообщил в письме к миссис Селлигман следующее: «К. не в состоянии ничего выучить. Ваш бог ленив и слишком самодоволен — но все равно его голос великолепен!»^[235]

Однако если Карузо в чем-то и заслуживал обвинений, то уж точно не в лени. В течение пяти месяцев он спел в 62 спектаклях. Легкая болезнь заставила его пропустить шесть представлений, но он честно выполнял все обязательства, стараясь дать возможность театру достойно выдержать конкуренцию с манхэттенской труппой, которая привлекала все новых и новых блестящих исполнителей. Хаммерштайн подписал контракт со старым другом Энрико — басом Витторио Аримонди, дирижером Клеофонте Кампанини и молодым тенором Джованни Дзенателло, который до этого блестяще показал себя в «Ла Скала», где, в частности, участвовал в мировой премьере «Мадам Баттерфляй». Многие итальянские критики, побывавшие в Нью-Йорке, считали, что в роли Пинкертона он лучше, нежели Карузо. Дзенателло был прекрасным актером, более утонченным, нежели «король теноров». Мельба, выступив с ним в нескольких спектаклях, рекомендовала юношу в манхэттенскую труппу, дав ему самую лестную оценку. Ко всему прочему, Бончи и Дзенателло решили составить конкуренцию Карузо в звукозаписи и подписали контракты с фирмой «Коламбия». Их пластинки продавались за 1,75 доллара. Но менеджеры фирмы просчитались. Диски Карузо, стоившие 3 доллара каждый, расходились в десятках тысячах экземпляров — куда больше, нежели записи его конкурентов. К тому же, по мнению специалистов, изучавших записи Энрико, сессия звукозаписи, проведенная им в марте 1907 года, знаменовала своеобразную вершину его вокальной формы: «Эта сессия очень важна, так как по своим результатам она, пожалуй, самая значительная из всех карузовских сессий. Процесс звукозаписи более или менее стандартизировался, и в последующем особого улучшения техники записи голоса Карузо мы не отмечаем. Но красота его голоса в это время еще ничем не омрачена. Уже в следующей сессии, состоявшейся через десять месяцев, заметны первые признаки нездоровья, которое привело тенора к операции на связках, после чего голос Карузо хотя и продолжал оставаться замечательным, но при этом оказался чего-то безвозвратно лишенным…»^[236]

После насыщенного событиями сезона Карузо на лайнере «Германия» возвращался в Европу. Он очень устал и был бы рад провести время в одиночестве. Однако на корабле был моментально опознан — ведь его фотографии появлялись в прессе почти ежедневно. Едва он выходил на палубу, как его окружала толпа. Карузо острил, дурачился, развлекал скучающих пассажиров. Как-то одна дама спросила, действительно ли он великий тенор. Карузо, засмеявшись, поднял руки и, скрючив пальцы, ответил, что нет, он не тенор, он — bestia feroce (дикий зверь)! И при этом зарычал как лев.

Вернувшись, наконец, на виллу «Беллосгуардо», Энрико выслушал от Ады в свой адрес немало горьких слов. Отношения их с каждым днем становились все более напряженными. Узнав, что в «Ковент-Гардене» Карузо вновь должен будет петь с Риной, Ада решила, к его великому неудовольствию, последовать за ним в Лондон.

Ада и Энрико сняли дом в Илинге, неподалеку от Лондона, где прожили с мая по август и где собралась вся семья Карузо, за исключением Фофо, оставшегося в Италии с бабушкой и дедушкой. Мать по-прежнему не слишком жаловала старшего сына и старалась держать его подальше от семьи. Мимми было уже почти три года, и с ним неотлучно находилась гувернантка.