Касатка

Мелькая локтями, она ловко орудовала штыковой лопатой, копала яму. Лицо ее было красным, распаренным, косынка слезла на затылок, волосы спутались. Стирая пот со лба, она откидывала их назад, по-мужски крякала и с силой нажимала ногой на лопату. Скоро она почувствовала вблизи себя человека, разогнула спину и привычно изумилась:

- Максимыч, ты? Каким это ветром тебя занесло?

А я тут в потемках ямки долблю. Забор нарунжилась городить.

Поздоровавшись, я попросил у нее лопату, скинул с плеч пиджак и стал копать.

- Максимыч! - ворчала она, стыдливо и беспомощно суетясь у ямы. Брось! Туфли попортишь. - И хваталась за ручку лопаты. - Ну его к бесу. Дай я сама! Мозоли натрешь... От враг его! Максимыч, слышь? Пусти, осерчаю. Тебе головой надо думать - не ямки рыть. Это моя работа. Я на такое дело хваткая!

Не дождавшись от меня лопаты, отчаялась и отступила на шаг.

- Ну, Максимыч! Зарежешь меня. Ей-право, зарежешь. На дуру бабку здоровье гробишь. Узнает Максим - мне тогда несдобровать.

Наконец она воспользовалась моей передышкой, осторожно потянула к себе ручку лопаты, с облегчением почувствовала, что я выпускаю ее из рук, крепко ухватилась за нее и принялась вышвыривать из ямы землю.

- А я вас с Матюшкой видала у Чичики. Смотрю:

подбегает колхозная машина, сперва Матюшка вылез, потом ты. Что он тебе показывал?

- Место, где будет строиться новая ферма.

- Ну и где ж? - Она вогнала лопату в землю и чуть задержалась, обернувшись ко мне.

- Возле кургана.

- Рядом чи где? - с пытливой заинтересованностью, медленно спросила она, продолжая выкидывать землю.

- Рядом.

- Смотрю: выходите из машины, - бормотала Касатка, уже больше ни о чем меня не расспрашивая. - Ну думаю, свои. На Чичику вечерком любуются. А вы меня небось и не заметили? Я давно тут копаюсь.

- Не заметили. За ветками не видно.

- Хочь бы и видно, на что вам бабка, - она как-то невесело подхихикнула и, увлекшись работой, надолго умолкла.

Нет-нет да и вставала у меня в мыслях встреча с Тихоном. Думая о нем, я испытывал и раздражение против него, смешанное с обидой, и горькое сожаление.

Когда Касатка стала заметно сдавать, я отобрал у нее лопату и заговорил о Тихоне, начав издалека:

- Тихон, по-моему, неплохо живет. Дом под цинком, машина, ворота железные...

- Он, Максимыч, тут всех за пояс заткнул, самых богатых объегорил. Молодец мужик, так и надо. - Касатка отошла к выкопанной яме, уселась на краю и опустила в нее ноги. - Из пастуха пан.

- Как ему удалось разбогатеть?

Касатка вполне серьезно восприняла мой вопрос, с тою же серьезностью и ответила:

- А так, дело нехитрое... Руки, ноги есть, здоровьем бог не обидел. Чего ж еще надо? Только греби под себя, добра нонче кругом - навалом. На всех хватит... Это мы, бабки, здоровьечко потеряли, уже не разбогатеем.

Да богатство нам и не личит. Мне оно, Максимыч, как корове седло.

- Тихон Елену не обижает?

- Она его скорей обидит. Осмелела... Не со всяким и здоровкается. Каракулевую шубу носит. Юбки кримпленовые. Куда там! И заикаться стала редко. Им только и ладить, в доме достаток. Живут на все сто, Максимыч. Молодцы. - Она подумала о чем-то, подхихикнула своим мыслям и весело, с привычным добродушием начала рассказывать про недавний случай: - Шла я както, Максимыч, с базара, с непроданным оклунком семечек, уморилась, а кругом - вода, грязища непролазная, ей-право. Только по грейдеру и можно пройтить. Да, как на грех, машины одна за одной прутся как бешеные. Ошметки лепают. Приходится бабке сползать в кювет, пережидать. Будь они неладны, развелось этих машин, как недобитых собак. В одном месте поскользнулась и бряк в воду! Мешок вываляла в грязи, сама тоже грязная, юбка мокрая, волоса свесились, ни дать ни взять - ведьма! Шкандыбаю домой, люди от меня шарахаются. - Касатка засмеялась: - Вот цирк был! Веришь, иду, до косточек продрогла, и силушки моей уже нету, коленки дрожат. Оклунок, враг, чижолый. Намок, прямо к земле давит. Тормозит возле меня легковичка: Тихон со своей жинкой едут. Высунул он голову и кличет: "Бабушка, говорит, сидайте, подвезу". Я про все забыла, обрадовалась и лезу к машине из кювета, а Ленка глянула на меня да так и покатилась со смеху: "Кто это вас, бабушка, извозил, изъелозил всю! Сиденья нам запачкаете".

Тут я опомнилась и назад: правда что, Максимыч, сиденья у них бархатные, чистенькие. Рази с моим мокрым хвостом туда соваться. Вижу, и Тихону я такая не дюже нравлюсь. Сидит, кривится, на Ленку поглядает. Да я, по-ихнему, что, совсем с ума спятила? Сама понимаю, что нельзя добро портить. Не села. "Нет, говорю, спасибо, люди добрые, вы едьте, а я как-нибудь дошлепаю, не велика барыня. Куда меня, ведьму, сажать? Сперва обмыться надо". Ну они и поехали. Уважительные, Максимыч. Не то что другие. Другие, знаешь, проедут мимо и не глянут, хочь помирай на дороге. - Касатка сделала небольшую паузу, по-детски поболтала в яме ногами. - В тот день я как следует рассмотрела их легковичку, всю как есть глазами обшарила. Я ведь хитрая, Максимыч.