Касатка

Убитый казачий старшина, вероятно, и был тем самым прадедом дедушки Ильи, но, сколько я ни пытался отыскать в книге его фамилию, ее не было. Она померкла, навсегда покрылась забвеньем. И в списке награжденных далекий предок не значился. Зато, по свидетельству предводительствующего Екатеринославскою армиею генералафельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, ее императорское величество Екатерина II, "взирая с особливым благоволением на усердие, искусство и отличное мужество помянутаго генерал-майора Германа, всемилостивейше пожаловать ему изволила Большой Крест втораго класса военнаго ордена Святаго Георгия, да в вечное и потомственное владение пять сот душ Полоцкой губернии в Полоцкой экономии".

Разгром войск "знаменитейшего в Азии" сераскира Батал-паши, коварно посланного с огромными запасами оружия и денег для разжигания страстей "злонамеренных закубанцов", лишил враждебную Оттоманскую империю влияния на центральную часть Северного Кавказа. Станицу, основанную позднее, вблизи от места сражения, на пологом берегу Кубани, казаки назвали с горделивым намеком - Баталпашинской, чтоб всегда помнили турки о своем позоре и доблести русского штыка. Марушане именовали ее проще, на свой лад - Пашинкой. Долгие годы кипела в ней бойкая торговля дегтем, хлебом, лесом и скотом, горскими бурками да казачьими шароварами. В войну моя бабушка с Касаткою не однажды ходили в Пашинку за солью. Один день туда, с оклунками картошки, узлами нехитрых пожитков, другой - оттуда, с баночками соли. При воздушных бомбежках падали в кюветы либо прятались за камни, не выпуская из рук имущество.

Утром я вернул Касатке старинную книгу. Она не сразу обернула ее в косынку, а положила на сундук, села возле, выпрямилась и попросила меня прочесть то место, где русские побеждают Батал-пашу и где погибает безвестный казачий старшина. Пока я читал, Касатка сидела прямо, держа на коленях руки, и даже бровью не повела, не моргнула глазом. Когда же я кончил, она восхитилась:

- Это он и есть, ей-право! Снился мне... Он там лег на той горе. Во, Максимыч, какие были орлы! Сколько турок положили за Кубань-матушку. Никто нашу силу не переломит. Во веки веков.

Я ушел от Касатки с мыслью наконец-то узнать и запомнить ее подлинную фамилию, имя и отчество.

Имя у нее было Лукерья, по батюшке - Илларионовна. Мужняя фамилия Поправкина, а в девичестве знали ее Боголюбовой.

Лукерья Илларионовна Поправкина-Боголюбова...

Тем же утром был я в конторе, в кабинете Босова. Он приехал из Ставрополя далеко за полночь, спал всего пару часов, поднялся на заре, чуть свет, однако выглядел бодрым, жизнерадостным и, увидев меня, быстро вскочил из-за стола, пошел навстречу.

- Ну как, Федор Максимыч, дела? Вживаешься в образы? - В его серых глазах, веселых, ироничных, было много дружеского добродушия. Он стиснул и потряс мою руку. - Здравствуй. Поздравь меня.

- С чем?

- Заезжал я в институт. Проект комплекса готов, осталось утрясти некоторые мелочи. В крайкоме обещают полную поддержку. Основное оборудование получим из Литвы. Договорился я и с подрядчиками. Так что этой осенью начнем строить первую очередь. Доволен?

- Еще бы!

- То-то! - Босов в возбуждении потер ладони. - Тебе лишние факты для статьи. Новые сюжетные ходы изобретешь... Ну, я и покрутился там! Ни минуты отдыха.

Зато, как видишь, кое-чего достиг. А ты? Что у тебя новенького? Чем занимаешься?

- Да вот... забор помогал Касатке строить. Сходил на кладбище, на могилу бабушки. - Я сел на диван.

- Серьезно? - Босов остановился посередине кабинета, сложил губы в насмешливую гримасу. - Со старухами душу отводишь... Прости, конечно. Но, по-моему, и у тебя есть дела поважнее. Лучше бы встретился с нашими передовиками, с механизаторами.

- Вчера я с ними беседовал.

- Хорошо, - Матвей вернулся к столу и сел в кресло. - Забор... Нашел себе занятие по душе. Нет уж, заборы предоставь нам, людям деловым, с хозяйскою жилкой, строить, а ты... В общем, от тебя ждут другого.

- Чего?

- Ну хотя бы, если делать больше нечего, помоги нам умную, боевую стенгазету выпустить или прочти в клубе лекцию. Вот вы все, народ пишущий, восторгаетесь: деревня, небо, земля, радуга на покосе! С таким мудрым видом восторгаетесь, будто впервые открываете невесть какую истину. Правильно, о красоте стоит напоминать. Но мы ведь, Федор Максимович, эту красоту каждый час видим, и, пожалуй, не хуже вас чувствуем. Вы приехали и уехали.

И ваши слова издалека, со стороны, даже самые искренние, честные, мало чему научат, мало принесут пользы.

Ты не обижайся, мысль мою улови. А она заключается в том, дорогой земляк, что сельчане меньше нуждаются в таких ваших словах и больше - в повседневной помощи.