Кащеево царство

Он повернулся к сосне, протянул к ней ладони и заговорил больным голосом:

– О повелитель огня Перун! О владыка неба Нум-Торум! К вам обращаюсь я со смиренной молитвой! Примите в объятия ваши сего недостойного, нарушившего покой ваш и дерзко злоумышлявшего на идолов ваших! Не по худому намерению, но по тяжкой доле нашей пришли мы сюда, в обитель вашу, дабы прославить имя славянское и разнести славу новгородскую по самым отдалённым краям. Не было в нас вражды к законам вашим, лишь немногие питали злобу к святилищам вашим и слугам. Все они настигнуты карой небесной, ныне отдаём вам последнего и самого лютого из них, да насытится ваша месть и успокоится гнев…

Закончив речь, он обернулся к воям, кивнул на боярина и провёл ладонью по горлу. Нечай, вытащив нож, подступил к Завиду, перевернул его на живот.

– Уж не взыщи, боярин, – сказал он, наклоняясь. – Буду резать как умею. Сам понимаешь – до тебя только скотину вот так резал. А тут рука чувствовать должна… Не трепыхайся. Авось легче пойдёт…

Вятший застонал и уткнулся лбом в снег. Ушкуйник сбил с него шапку, взялся за волосы на затылке, дёрнул на себя и завёл нож под боярскую бороду. Не отпуская Завидовых волос, сделал несколько движений ножом, словно вспарывал туго набитый мешок, и тут же снег под головой боярина окрасился в густо-красный цвет. Завид что-то забубнил, заворочался, будто пробуждаясь ото сна, а Нечай ещё раз двинул ножом, и вятший затих.

– Господи Боже, помилуй меня, грешного, – донёсся из толпы чей-то дрожащий голосок.

Вои как один принялись креститься, снимая шапки.

– Совсем сдурели? – накинулся на них Моислав. – Богов обидеть хотите? Крестных знамений не накладывать, шапок не снимать! Мы не товарища своего хороним, а миродержцам жертву отдаём. Понятно вам, сиволапые?

Ратники смущённо натягивали шапки обратно.

– Поднимите его и подвесьте за ноги, – распоряжался попович. – Одёжу не сымать. Кого замечу – руки повыкручиваю. – Он окинул суровым взором собравшееся воинство и добавил: – Нечай, ты будешь главным.

Ратники принялись спорить, как поднять мёртвое тело на такую высь. Попович же побрёл к нартам, не слушая их – мыслями он уже был в грядущем. Ему грезилось, что станет он большим чародеем, объединит чудские и славянские силы, войдёт в Новгород и восстановит там власть древних богов. Запылают церкви, подожжённые его воями, а заброшенные капища Перуна и Велеса оживут, наполнятся воскурениями. Как сладко было думать об этом!

– Доволен, чай? – услышал он голос.

Это говорил Буслай. Он сидел возле боярского шатра и курил сар. Был он худ, страшно бледен и грязен. Руки его слегка подрагивали, нижняя губа чуть отвисла, обнажив почерневшие зубы.

Попович в сомнении поглядел на него, подбоченился.

– А ты будто нет?

Буслай почесал единственное ухо, скривил губы в раздумьях, пожал плечами.

– Меньше ртов – больше жратвы.

– Только о брюхе своём печёшься.

– А как же без этого? Сытое брюхо – опора вою. – Он устремил взгляд за спину Моиславу, усмехнулся. – А что ж вниз головой-то вешаете? Тоже что ли боги велели?

Моислав обернулся, посмотрел, как ратники взгромождают боярина на сосновый сук.

– Велели, – подтвердил он.

Сотник опять усмехнулся, покачал головой.

– Шутник ты, однако, попович.

Тот ощерился.

– Не веришь в дар мой, Буслаюшка?

– Верю – не верю – какая разница? Главное – народ тебе верит.

Моислав подумал, поглаживая бороду, вздохнул.

– Что ж, крепкого здоровьица тебе, сотник.

– И тебе, попович.

Моислав посмотрел на него внимательно, потом тихо произнёс:

– Не попович я более, а ведун. Волхв-прорицатель.

– Эвона как! – удивился Буслай. – А отец-то твой что на это скажет? Согласится ли?

Моислав набычился, засопел.

– С прошлым своим я порвал. Нет у меня боле прошлого. Отныне я – кудесник, заклинатель сил земных и небесных. На моих плечах лежит тяжесть похода. Я должен вывести малых сил отсюда. Без заступничества древних миродержцев все тут головы сложим.

– А ежели не дойдём, передохнем по дороге?

– Значит, того хотят небожители. Не нам осуждать их.

– А волк-то, что бежит по опушке, не богами ли посланный? Ведь никак не отстанет, проклятый. Идёт как привязанный.

– Волк этот – вестник Перуна. Громовержец взирает его очами, следит, как мы исполняем его заветы.

– А может, демон это, послан, чтобы смущать нас? Сам же вопил, чтоб убили его. А ныне что же?

Моислав нахмурился.

– Тогда меня глодало сомнение, не мог распознать божьих речений. Ныне же вижу всё ясно.

– Переменчив ты, Моислав, аки ветры весенние.

Буслай трясся от смеха. Ему было весело. Моислав мрачно воззрился на него, поджал губы.

– Потешно тебе? Скоморошничаешь? Ну смейся дальше, – он отвернулся и зашагал прочь.

А сотник втянул в себя дым и прикрыл глаза. Ему было хорошо.