Кащенко. Записки не сумасшедшего

– Конечно, все же сразу понятно. Вообще, все просто, если не считать нюансов. А нюансы – это не для меня. Нет, не потому что я не способен их видеть, а потому что не люблю людей, которые занимаются рефлексиями по поводу нюансов до бесконечности. Я и так все знаю. Я люблю Европу, но ненавижу Евросоюз. Не люблю евреев, но я не антисемит. По убеждениям я демократ, но, в сущности, не люблю людей: в большинстве из них нет ничего хорошего. Можно долго объяснять, как это во мне уживается и почему никто не имеет права меня осуждать. Лишние размышления и нюансы превращают все в дурную бесконечность. А нанизывать слова? Это я делаю только за деньги. Ну все, мне пора, поезд отходит.

Из Шереметьево прислал клиентке мейл: благодарил за визит и за возможность так хорошо узнать ее и страну. Причем, всего за три дня.

Прошел месяц. Брайан лениво правил текст русской дамы, гонял по Парижу на байке, ходил с Селин на светские рауты. Просматривая как-то утром почту, он удивился письму из Руана. Почерк был незнаком. Брайан разорвал конверт, в нем были фотография и листок бумаги. Почерк на нем был такой же, как на конверте, незнакомый…

«Ты вряд ли помнишь меня. Я – Клер, которая двадцать два года назад жила в Нормандии и работала в баре. Вспомнил? Долго думала, прежде чем написать, но решила, что было бы несправедливо, если бы ты прожил всю жизнь, не зная, что у тебя есть дочь. Да, дочь… Я всегда хотела ребенка, но не считала, что нам будет лучше, если у меня будет муж, а у ребенка отец. Можешь относиться к этому, как считаешь нужным.

Доминик красавица, но мало похожа на тебя, разве что глаза. Я сказала ей, что ее отец погиб, выполняя военное задание, когда я была беременна. Это же почти правда. Думаю, ей лучше не знать, что мать обманывала ее всю жизнь. Зная тебя, уверена, что ты согласишься с этим. Но было бы несправедливо лишать тебя возможности взглянуть на нее, если, конечно, ты захочешь. Вот наш адрес…

Надеюсь, твоя жизнь сложилась хорошо.

Клер».

На фотографии хрупкая шатенка с рюкзачком держалась за велосипед на фоне здания университета. Брайан сидел на диване с письмом в руке и старался представить себе дочь, о которой он не знал двадцать два года.

От Парижа до Руана всего пять часов езды по автостраде. Весна была в разгаре, конец апреля, трасса сухая. Брайан выехал на своем байке в ночь, чтобы выспаться в Руане, а утром, пока Доминик на занятиях, встретиться с ее матерью. Клер выглядела гораздо старше Селин, хотя, удивительно, они были одного возраста, обе на пять лет старше Брайана. Клер работала администратором в клинике, по ее словам, они с Доминик ни в чем не нуждались, но Брайан настоял, чтобы она взяла у него деньги. Клер сказала, что выбрала Брайана потому, что он был очень добрым: она всегда понимала, что его сальные шутки, армейские проказы – всего лишь маска. Маска чего? Этого она не знала, но для Клер он был именно тем мальчиком с ангельским взглядом, задумчивым и грустным, каким Брайан видел себя, глядя на армейские фото. Еще она сказала, что выбрала Брайана потому, что тот не любил ее. Она знала, что он забудет ее, как только полк переведут из Нормандии, и никогда не вмешается в ее жизнь.

Вечером Брайан уселся в уголке на втором этаже местного ресторана, заказал бутылку красного вина и седло барашка. Он пил вино и разглядывал вишневые шторы, белые молдинги и карнизы на стенах, лица посетителей. Принесли барашка, который оказался на удивление вкусным… Клер и Доминик появились примерно через полчаса. Клер села поодаль, но так, чтобы дочь сидела лицом к отцу. Доминик что-то оживленно рассказывала матери, обе смеялись. На девочке было синее платье из модно-выгоревшей ткани, на ключицах проглядывали косточки. Брайан думал, что никогда еще не видел таких красивых девушек. Он думал о том, как постарела Клер: пожалуй, встретив ее на улице, он бы ее не узнал. Официант убрал со стола пустую тарелку, Брайан вылил остатки вина в бокал и попросил счет. Допив кофе, расплатился и пересек зал ресторана. У дверей обернулся, глядя теперь в глаза Клер поверх блестящих, тщательно выпрямленных волос дочери и послал Клер воздушный поцелуй.

Брайан гнал байк по автостраде снова через ночь, потому что на одиннадцать утра была назначена встреча в издательстве. Он всегда знал, что не может быть отцом.

Он не хотел бы знать ни детского крика по ночам, ни детских болезней. Он не хотел знать, что и как складывалось и не складывалось в жизни Доминик, какие отметки она получала, в каких мальчиков влюблялась, где хочет работать после университета. Ему было достаточно знать, что его дочь красива и грациозна, что росла без отца, который не навязывал ей свои представления о добре и зле, зато с матерью и ее любовью. Материнской любовью, которой Брайан никогда не знал.