Кащенко. Записки не сумасшедшего

А лет через семь объявился и Серега, такой матерый сделался, с волчьим взглядом, куда прежний голубок улетел, что подле Валечки на свадьбе сидел? Объявился и вспомнил, что прописан он в Агриппининой квартире. Зачастили участковые, в суды Агриппину таскали года полтора, Серега скандалил, прибегала Васильна его увещевать, да что толку, она только руки заламывать умела и слова непонятные горохом сыпать. То время совсем не хотелось Агриппине Дмитриевне вспоминать, а на круг-то вышло и совсем неплохо. Сели они с Васильной на кухне, раскинули карты жизненные, и пришло к ним решение, за которое она никогда свою Нюру отблагодарить не сможет. На кой ляд Агриппине Дмитриевне – Васильна тогда ее все по отчеству еще называла, тьфу, язык сломаешь, – квартира? Денег на нее нет, вещи Агриппина почти все распродала, а как все продаст, что? Да и Васильне одной, без Лильки, которая в их дом на Малой Бронной уже не вернется, что делать? Сереге за квартиру суд хороший отступной назначил, пусть он этой квартирой и подавится. А они деньги на сберкнижку положат, и будет Агриппина жить в Лилькиной комнате. Расходов меньше, а к пенсиям деньги квартирные добавятся. Так Васильна рассудила.

Съехала Агриппина Дмитриевна с четвертого этажа на второй, забрав только кровать свою, комод со шкафом да кастрюльки-сковородки. Посуда у Васильны не в пример лучше была, да вот хоть кружка, ее Лилькой привезенная. Все по справедливости, Нюрина квартира, Грунины денежки. Так и живут с тех пор, и хорошо им, грех жаловаться. А как Лилька стала матери деньгами помогать, так они квартирные и не трогают почти, разве что на врачей особо дорогих, или могилку поправить, да раз в год по обновке купить, но за ними тоже ноги топтать радости мало, барахло одно. Так что снимают все больше проценты, когда за пенсией ходят.

За что еще Груня была Васильне отдельной благодарностью благодарна, так это за то, что та ее гулять приучила. Когда это у Груни время было без дела ходить и по сторонам головой вертеть? А теперь гуляют под ручку, Груня примечает, сколько домов распрекрасных вокруг стоит. Далеко не отправляются, да и Васильна твердит, что нету в Москве ничего красивее их переулков да пруда, что нынче в моде. До бульваров гуляют, там церковь, где сам Пушкин венчался, вокруг нее еще церквы, дома, узорами разукрашенные. Вниз если спуститься – театр, а потом филармония. Но это разве что ранней осенью, когда ноги почти не болят, витаминами за лето напитанные, а так они по своей Малой Бронной, по Козихинским переулкам гуляют, круги мотают вокруг пруда, на львов смотрят, на заборе в Ермолаевском посаженных. Придумают же такое, львов на забор посадить! Гуляют они вокруг пруда, Васильна то молчит, то ка-а-к начнет сыпать словами и стихами в придачу, а Груня слушает. Понимает не все, но больно красиво Нюра рассказывает, и стихи красиво у нее выходят, откуда она их всех помнит-то, со школы, что ли? Так это было когда, при царе Горохе. Особенно Груне запомнились слова «шорохи судьбы». Как это судьба шуршать-то может? Затейница Нюра, честное слово. Судьба шуршит? Не бывает такого, а красиво. А еще слепой, которому на рынке платок вязаный подарили, а он все на старух смотрел. Не прост-то слепой был, раз на старух смотрел, а старухи… Ну, это только Васильна так придумает. Они из окна вываливались, все как одна, а слепой все смотрел. Васильна потом призналась, что не сама она это придумала, а какой-то писатель. Его потом за такие придумки в тюрьме сгноили. Это Груне как раз хорошо понятно было, так над людьми глумиться, это как он ставил-то себя высоко? Нюра говорила, что тот писатель даже над Пушкиным смеялся, а хуже всех досталось Толстому и Тургеневу. Этих Груня не читала, помнила только, что собачку Муму звали. Хотя все они хороши. Один про слепого в вязаном платке писал, другой – про немого с собачкой. Лучше б кто про голубку ее, Валечку, написал, про ее жизнь мученическую, да как мать ее живет и радуется за дочку, за себя и за подружку Нюру, которую перед сном благодарит. Вот какие книжки людям читать надо, а не про слепых с немыми.

После сберкассы зашли Груня с Васильной в поликлинику, записались ко врачам, домой обедать пошли. Груня еще позавчера борщ замечательный сварила, они его и поели со свежим хлебушком, что в дорогой пекарне у сберкассы захватили. Груня подремать пошла, не девочка уже, за восемьдесят, а Васильна, как водится, за стол уселась, Лилькины письма в компьютере читать.