Каштановый человечек

Времени, однако, у него было в обрез. Языки пламени уже лизали древесноволокнистые панели на стенах. Вот-вот перекинутся на потолок, а ведь они с Розой тоже все в керосине. Вопрос идет о мгновениях. Огонь того и гляди достигнет их угла, или же температура поднимется до такой степени, что они просто-напросто самовоспламенятся. Единственный выход – дверь, за которой скрылся Генц. Но открыть ее оказалось невозможно: ручка настолько накалилась, что куртка Хесса, которую он собирался использовать в качестве прихватки, загорелась от соприкосновения с нею. Черное дымовое облако под потолком все увеличивалось, и тут Марк заметил, что несколько завивающихся струек дыма тянутся к большой панели ДСП на стене прямо перед ним. Он хватает пилу, и, действуя ею, точно ломом, с первой попытки отламывает угол плиты. Просунув пальцы в образовавшийся зазор, отодвигает плиту в сторону.

Перед Хессом оказывается подвальное окно с двойной решеткой с внутренней стороны. В темноте за окном он видит габаритные огни пересекающего двор автомобиля. Хесс безуспешно пытается сорвать решетки, и когда автомобиль исчезает в темноте, его пронзает мысль, что вот сейчас смерть доберется до него. Он поворачивается в ту сторону, откуда наступает пламя и где лежит у его ног Роза Хартунг, и вид ее изуродованной руки подсказывает ему спасительное решение. Он снова поворачивается к окну и сразу же отмечает, что прутья решетки не толще косточек Розы, которые перепилила пила, что он держит в руках. Полотно проходит через первый прут, словно нож сквозь масло. Еще три подхода – и Хесс срывает решетку и крючок и выламывает раму.

Он поднимает Хартунг на подоконник, залезает на него сам и проползает мимо нее. Потом спиной валится вниз, увлекая Розу за собой, и, ощущая огонь у себя на затылке и джемпере, падает на влажный снег.

Закашлявшись, Марк поднимается на ноги и волочит Розу по двору. Он чувствует, будто тело у него горит, и ему хочется броситься в снег и сбить пламя. И все-таки, отхаркивая кусочки легких, Хесс продолжает свой путь и лишь метрах в двадцати от горящего дома оставляет Хартунг у каменной ограды. А сам бегом направляется в сторону леса.

122

Внутренний голос просто криком кричит Тули́н, что она обязана что-то предпринять. Согнувшись в три погибели на полу темного салона за водительским сиденьем, Найя ощущает скорость машины и чувствует каждый ее маневр. И старается вспомнить лесную дорогу, чтобы определить, когда Генцу придется полностью сконцентрироваться на вождении. Снег и темнота с нею заодно. В том, что ему придется это сделать, сомнений нет, ведь вокруг кромешная тьма, да и снегу навалило не меньше пятидесяти сантиметров. Тули́н старается представить себе, каким способом ей лучше попробовать одолеть его, будучи в буквальном смысле слова связанной по рукам и ногам. Каждую секунду, проведенную в бездействии, она считает потерянной зря. Ведь ей кровь из носу надо как можно скорее вернуться в усадьбу. Да, хотя она и не решалась поднять голову и выглянуть в окно, когда они выехали из сарая и двинулись к дороге, по треску горящего дерева и лопающегося стекла ей не составило труда оценить мощь пожара.

Тули́н вдруг замечает, что водитель сбросил скорость. Вроде бы для того, чтобы вписаться в длинный поворот. Все мышцы ее напряжены; ведь машина, судя по всему, приблизилась к большой дуге, которую дорога описывает примерно на половине пути от усадьбы к шоссе.

Она резко поднимается и выбрасывает вперед стянутые клейкой лентой руки, стараясь как бы набросить на шею водителя петлю. Но в слабом свете приборов тот замечает ее движение в зеркале заднего вида. Он, кажется, был готов к ее маневру и с силой отбрасывает ее руки назад. Найя повторяет попытку, и тогда он отпускает педали и руль и обрушивает на нее град ударов кулаком. Тули́н падает на заднее сиденье и жадно втягивает воздух одной ноздрей. Только теперь Генц останавливает машину и оставляет мотор работать на холостом ходу.

– Надо отдать тебе должное: я и вправду считал, что во всем убойном отделе только с тобой надо было держать ухо востро. Зато теперь я знаю о тебе все. Знаю даже, какой запах от тебя исходит, когда тебе приходится напрягаться и ты вся мокрая, точно новорожденный поросенок. С тобой все о’кей?

Вопрос его бессмыслен. Он с самого начала знал, что она здесь, в салоне, и когда Генц подносит нож к закрывающей ее рот ленте, ей на миг кажется, что сейчас он вонзит его в горло. Но нет, он делает надрез в тейпе, и теперь она сама может своими связанными руками сдвинуть его с губ и наконец-то глубоко вдохнуть.

– Где они? Что ты сделал с ними?

– Тебе это прекрасно известно.

Тули́н лежит на заднем сиденье, она тяжело дышит, а перед глазами у нее стоит пылающая усадьба.

– Хессу и так уже надоело коптить небо. Кстати, он просил передать тебе привет, прежде чем я перережу тебе горло, если, конечно, это тебя утешит.