Каспар Хаузер, или Леность сердца

Квант кивнул и подошел к надворному советнику, который пристально вглядывался в записку и потом потребовал ручное зеркальце.

– Зеркальное письмо, как видно, – улыбнулся он.

– Да, – отвечал надворный советник, – какое нелепое.

Держа в одной руке записку, а в другой зеркало, он прочитал: «Каспар Хаузер сможет рассказать вам, каков я из себя и кто я есть. Чтобы избавить его от труда, а также потому, что он может и промолчать, я сам скажу, откуда я Прибыл. Прибыл я с реки у баварской границы. Я открою вам даже свое имя: M. Л. О.».

– Это же звучит как прямая насмешка, – удивленно помолчав, произнес, наконец, надворный советник.

Квант горестно кивнул.

Каспар, услышав прочитанные слова, тяжело уронил голову на подушки; бесконечное отчаяние отобразилось на его лице. Он сомкнул губы так, словно решил никогда больше не говорить ни слова. Но то, что он мог бы заговорить, чего, видимо, не предусмотрел этот M. Л. О., исполнило его лихорадочным торжеством.

Квант, держа в руках записку, которую ему передал надворный советник, взволнованно шагал из угла в угол.

– Недурная проделка, – воскликнул он, – очень недурная! Вы надругались над состраданием своих современников, Хаузер, и вас следовало бы хорошенько высечь, ничего другого вы не заслуживаете.

Гофман нахмурился.

– Спокойнее, господин учитель, оставьте эти разговоры, – сказал он необычно серьезным тоном. И, прежде чем уйти, пообещал завтра утром прислать окружного врача, из чего явствует, что и он не подозревал о непосредственной опасности.

Между тем окружной врач, медицинский советник Альберт, явился в тот же вечер, уступив просьбам фрау Имхоф. Он тщательно осмотрел Каспара, и лицо его приняло весьма серьезное выражение. Квант странным образом воспринял это, как обиду, и сказал тоном, едва ли не вызывающим:

– Из раны ведь даже кровь не идет.

– Кровь сочится вовнутрь, – отвечал медицинский советник, удостоив учителя лишь мимолетным взглядом. Он поставил Каспару на сердце горчичники и предписал полный покой.

Квант схватился за голову.

– Может ли быть, – сказал он жене, – что этот малый из легкомыслия нанес себе серьезный вред.

Учительша промолчала.

– Я в этом сомневаюсь, не могу не сомневаться, – продолжал Квант. – Смотри сама, такой неженка, а даже не жалуется на боли.

– Он и на вопросы не отвечает, – добавила учительша.

Около девяти вечера Каспар начал бредить. Квант был убежден, что это притворство. Когда Каспар попытался выпрыгнуть из постели, он заорал на него:

– Перестаньте так отвратительно себя вести, Хаузер! Немедленно ложитесь.

В эту минуту на пороге показался пастор Фурман.

– Что вы делаете, Квант! – гневно воскликнул он. – Немножко кротости, Квант, во имя нашей веры.

– О, – Квант покачал головой, – кротость здесь неуместна. В Нюрнберге, где Хаузер разыграл не менее омерзительную комедию, он вел себя точно так же, должен заметить, что его при этом держали два человека. Что касается меня, то я таких спектаклей в своем доме терпеть не намерен.

Фрау фон Имхоф прислала больничную сиделку, которая всю ночь бодрствовала возле Каспара. Сном он забылся всего часа на два или три.

С самого утра в дом Кванта явилась правительственная комиссия. Каспар был в полном сознании. На вопрос следователя он ответил, что незнакомый господин велел ему прийти к артезианскому колодцу в дворцовом саду.

– С какой целью?

– Не знаю.

– Он ничего вам об этом не сказал?

– Нет, сказал, что можно будет осмотреть глинистые породы колодца.

– И после этих слов вы за ним последовали? Как он выглядел?

Каспар коротко, отрывисто, с трудом выговаривая слова, описал незнакомца и то, как он ударил его кинжалом. Больше у него ничего выведать не удалось.

Суд объявил розыск свидетелей. Свидетели явились. Слишком поздно для преследования преступника. Уже с первой возможной уликой, отчасти по вине Кванта, произошла недопустимая задержка. Когда следственные власти собрались исследовать следы крови на месте преступления, оказалось, что там побывало множество людей, потоптавших и разворошивших снег. Итак, на выяснении столь важных для дела обстоятельств пришлось сразу же поставить крест.

Свидетелей нашлось предостаточно. Хозяйка почтовой станции на Розенгассе показала, что около двух часов к ней зашел человек, которого она никогда раньше не видывала, и спросил, когда отойдет обратный дилижанс на Нердлинген. Человеку этому с виду было лет тридцать пять, роста среднего, смуглый, с оспинами на лице.

На нем была синяя шинель с меховым воротником, круглая черная шляпа, зеленые панталоны и сапоги с желтыми шпорами. В руках он держал хлыст. Просидел он не больше пяти минут и говорил очень мало; ее удивило, что он не пожелал сказать, где проживает.

Асессор Доннер точно так же описал человека, встреченного им около трех часов в дворцовом саду неподалеку от липовой аллеи, в компании двух других, которых он, асессор, не разглядел.