Каспар Хаузер, или Леность сердца

Удивительным теплом и благожелательностью были проникнуты его слова. Каспар внимательно посмотрел на дружелюбно улыбающееся лицо Шильдкнехта и ответил неторопливо, вдумчиво:

— Все может быть, что правда, то правда.

— Так, значит, решено! — воскликнул Шильдкнехт.

Они вышли на улицу. У ворот стоял служитель из суда, который, завидев Каспара, сказал, что господин статский советник послал его за ним, Каспару надлежит явиться немедленно. Каспар спросил, что случилось?

— Господин статский советник в шесть часов отбывает вместе с господином лейтенантом полиции и хочет перед отъездом поговорить с вами, — отвечал служитель.

Каспар пустился в путь. Но, отойдя шагов на сто от дома учителя, остановился. Дальше идти было нельзя. У воза с кирпичом, въезжавшего в подворотню, сломалась чека, и он загородил всю улицу. Каспар постоял минуту-другую, потом решил идти в обход по Вюрцбургерштрассе и дальше полем. Из-за этого он опоздал. Когда он добрался до фейербаховского сада, президент уже отбыл. Генриетта и советник Гофман, стоявшие у калитки, молча выслушали извинения Каспара.

У Генриетты были заплаканные глаза. Она смотрела вслед уже скрывшемуся в конце улицы экипажу, затем молча повернулась и пошла к дому.

ШИЛЬДКНЕХТ

Май выдался на редкость дождливый. Когда погода хоть кое-как это позволяла, Каспар и фрау фон Каннавурф все послеобеденное время бродили по окрестностям города. Каспар вдруг начал пренебрегать службой. На укоризненные вопросы он отвечал: «С меня довольно этой дурацкой писанины», — что, конечно, не могло нравиться его начальству.

Новый надзирающий, приставленный к Каспару и на время отсутствия лейтенанта полиции снабженный точнейшими инструкциями, с самого начала вел себя так назойливо, что фрау фон Каннавурф сочла нужным пожаловаться советнику Гофману. Не столько по долгу службы, сколько из желания угодить красивой даме советник разрешил Каспару гулять с нею без сопровождающего.

— Надеюсь, вы не похитите у меня Хаузера, — сказал он со своей обычной хитрой улыбкой онемевшей от удивления молодой женщине.

Но Квант и тут стал чинить препятствия. «Я обязан твердо держаться инструкции», — упрямо твердил он. Однажды утром фрау фон Каннавурф явилась в кабинет учителя и вызвала его на разговор. Квант не смел смотреть ей в лицо; смущенный, он то краснел, то бледнел.

— Я готов служить вам, мадам, — проговорил он наконец с видом человека, под пыткой решившегося сказать все, что хотят от него услышать.

Фрау фон Каннавурф спокойным, но не лишенным любопытства взглядом окинула комнату.

— А как вы, собственно, в душе относитесь к Каспару? — вдруг спросила она. — Любите вы его?

Квант вздохнул:

— Я хотел бы и мог бы любить его так, как он того заслуживает по мнению своих достопочтенных друзей, — нарочито туманно отвечал он.

Фрау Каннавурф порывисто встала.

— Как это понимать? — с горячностью воскликнула она. — Разве можно не любить его, не стремиться носить его на руках? — Лицо ее пылало, она вплотную приблизилась к испуганному учителю и устремила на него гневный и печальный взор.

Впрочем, она быстро смягчилась и заговорила о другом, желая получше узнать удивлявшего ее Кванта. Для молодой женщины каждый человек был чудом и едва ли не все людские деяния — чудесными. Она редко достигала намеченной цели, ибо, забываясь, переходила границы поверхностного общения.

Позднее Квант не на шутку огорчился из-за своей податливости. «Что же за всем этим кроется?» — размышлял он. Когда Каспару приходили письма, вернее, записки от фрау фон Каннавурф, он вскрывал их и прочитывал, прежде чем передать юноше. Но ничего ему не открывалось; слишком уж безобидно было содержание этих записок. Вероятно, они объясняются на каком-то условном языке, думал Квант и сопоставлял некоторые часто повторяющиеся фразы, надеясь найти ключ к таинственному шифру. Каспар возмущался этим, но Квант, с несвойственным ему красноречием, доказывал, что воспитателям дано право просматривать корреспонденцию воспитанников.

Наконец Каспару пришлось попросить свою подругу больше не писать ему. Если бы Кванту удалось подслушать беседы обоих, он, к своему огорчению, счел бы их столь же невинными, как и письма. Кстати сказать, случалось, что они часами гуляли вдвоем, не обмениваясь ни единым словом.

— Как хорошо в лесу, правда? — спрашивала наконец молодая женщина своим задушевным сладостным голосом, сопровождая эти слова легким щебечущим смешком. Или, собирая цветы на лугу, говорила:

— Разве они не прекрасны?

— Прекрасны, — отвечал Каспар.

— Так сухо, так деловито вы говорите о них!

— Я лишь недавно узнал, что они прекрасны, — взволнованным голосом произнес Каспар, — прекрасное познается всего позднее.