Каспар Хаузер, или Леность сердца

Вверенный нашей защите молодой человек в последнее время тревожит меня, и, должен признаться, именно из-за него я до сих пор сижу в этой жалкой дыре. Он-то, конечно, ничего не знает, но я в чем только не стал его подозревать. Иной раз я кажусь себе глухим музыкантом, которого заставили играть на заткнутой флейте. Но не только это удерживает меня здесь, а еще и другое, чем я не хочу обременять Ваш слух, чуждающийся любых сентиментов. Но так или иначе, на сей раз я вполне серьезен, дозвольте мне уйти с арены. Я как в дурмане, я устал, нервы мои не повинуются, я старею и уже теряю вкус к охоте загоном, мне претит, когда напуганный заяц сам бежит в пасть злейшей из собак, я слишком прекраснодушен, чтобы этому радоваться, и меня так и тянет в последний момент пробить брешь в цепи загонщиков и помочь удрать несчастному созданию. А в этом случае может ведь произойти удивительная метаморфоза: заяц превратится в льва и кровавой своре останется только, дрожа, заползти в свою берлогу. Но не бойтесь, все это лишь судорожные фантазии стариковской совести. Я тоже верно служу — самому себе. Дело повелевает человеком. Наши страсти умерщвляют душу. Повешения заслуживает лишь вор, понятия не имеющий о философии. В юности у меня навертывались слезы, когда в Венеции я смотрел на «Мальчика с гитарой» Карпаччо, теперь я бы не дрогнул, если б на моих глазах дитя оторвали от материнской груди и раскроили ему череп о придорожный камень. Вот до чего доводит философия. Если бы за нее больше платили денег, я, вероятно, пребывал бы в лучшем расположении духа. Кстати, должен рассказать Вам презабавный сон, который мне на днях привиделся, по чудовищности, право же, не уступающий горгоне. Мы оба, вы и я, приценивались к некоему товару, вдруг Вы меня прервали словами: «Берите, что я Вам предлагаю, не то проснетесь и останетесь ни с чем». Я счел этот аргумент настолько божественно неопровержимым, что и в самом деле проснулся, весь в холодном поту.

Но хватит, давно уже хватит. Мой егерь привезет Вам это письмо, которое, несомненно, раздражит Вас своей бессодержательностью. Прилагаемый вексель, заодно с просьбой таковой подписать, тем более Вас против меня восстановит. Учителю я заплатил за полгода вперед. Он человек полезный, неподкупный, как Брут, и послушный, как смирная лошадка. Истый немец, он полон принципов, сделавших его самоуверенным. Однако ночью положено спать.

ПОКЛОНЕНИЕ СОЛНЦУ

Утром после прибытия Каспара лорд дольше обыкновенного не выходил из своих апартаментов. Но и потом не велел звать его, а сначала совершил свою обычную утреннюю прогулку. Когда он вернулся, Каспар взад и вперед расхаживал перед дверями в гостиную; движения Стэнхопа, вознамерившегося его обнять, он как будто и не заметил, так как упорно смотрел в пол. Они вошли в комнату, лорд сбросил запорошенную снегом шубу и стал засыпать Каспара возможно более простодушными вопросами: как он жил это время, как распрощался с Нюрнбергом, как прошел переезд и тому подобное. Каспар охотно на все отвечал, правда, не пускаясь в подробности, был дружелюбен и отнюдь не выглядел угнетенным или обиженным. Это озадачило Стэнхопа; ему стоило известных усилий продолжать странно сдержанную беседу. Его даже пробирал страх, когда он поднимал взор на Каспара, неотрывно и отчужденно смотревшего на него глазами цвета винограда.

Приход лейтенанта полиции явился для лорда облегчением. Он принял его в соседней комнате; там они с полчаса вполголоса что-то обсуждали. Едва граф скрылся за дверью, Каспар подошел к письменному столу, неторопливо снял с пальца бриллиантовый перстень и положил его на незаконченное письмо, написанное по-английски. Затем он подошел к окну и стал смотреть, как метет метель.

Стэнхоп вернулся один. Спросил, знает ли Каспар, где будет жить отныне. Каспар отвечал утвердительно.

— Самое лучшее нам сейчас же отправиться к учителю и осмотреть твою будущую квартиру, — сказал лорд.

Каспар кивнул:

— Да, это будет самое лучшее.

— Мы можем пойти пешком, — заметил Стэнхоп, — тут рукой подать, но если ты опасаешься навязчивости встречных, пожалуй неизбежной, то я велю подать экипаж.

— Нет, — отвечал Каспар, — я предпочитаю идти пешком, да и люди успокоятся, увидев, что и я хожу на двух ногах.

Стэнхоп вдруг заметил перстень. Удивленный, он взял его в руки, взглянул на Каспара, еще раз взглянул на кольцо, задумался, сдвинув брови, усмехнулся бегло и злобно, молча положил перстень в ящик и запер его. Засим, словно ничего не случилось, надел шубу и произнес:

— Я готов.

На улице им не слишком докучали; прогулка протекала спокойно, народ здесь жил добродушный и робкий.

Над дверьми Квантова дома висел венок из вечнозеленых листьев, в середине которого на куске картона красовалась надпись: «Добро пожаловать». Учитель Квант, в праздничном костюме, вышел им навстречу, жена его накинула на плечи шотландскую шаль, чтобы не так бросалась в глаза ее беременность.