Каспар, Мельхиор и Бальтазар

Солнце уже палило вовсю, когда на другой день он снова пустился в путь к Шамуру. К его удивлению, главные ворота города оказались закрыты, что было необычно в такое время дня. Должно быть, ждали какого-нибудь важного события или приезда знатного гостя, потому что только в таких чрезвычайных случаях главные городские ворота запирали, а потом торжественно отпирали. В удивлении и нерешительности стоял Навунасар перед высокой оградой, по-прежнему держа в руке белое гнездо, как вдруг лежавшее в нем золотистое яйцо раскололось надвое и оттуда выпорхнула маленькая белая птица. Она запела чистым и звонким голоском: «Да здравствует наш царь! Да здравствует наш новый царь Навунасар Четвертый!»

Тяжелые ворота медленно растворились. От них до самых ступеней дворца по земле был расстелен красный ковер. Справа и слева от него теснилась праздничная толпа, и, когда мальчик с гнездом в руках зашагал ко дворцу, все стали восклицать, повторяя за белой птицей: «Да здравствует наш царь! Да здравствует наш новый царь Навунасар Четвертый!»

Царствование Навунасара IV было долгим, мирным и счастливым. Две царицы сменились на его ложе, но ни одна из них не родила ему наследника. Однако царь, помнивший о маленьком приключении в лесу, где он преследовал белую птицу, похищавшую волосы из его бороды, нисколько не беспокоился о наследнике. Пока по прошествии многих лет это воспоминание не начало изглаживаться из его памяти. К тому времени его щеки и подбородок стали зарастать прекрасной золотистой бородой.

Ирод Великий

Слушая эту маленькую сказку, Ирод несколько раз разражался смехом, и все его министры и придворные послушно вторили ему, так что обстановка разрядилась, и Сангали мог больше не беспокоиться о своих ушах. Он поклонился до земли и каждый раз, когда к его ногам падал очередной кошелек, в знак благодарности брал аккорд на своей лютне. А потом ушел с широкой улыбкой на просветлевшем румяном лице.

Но смех не идет Ироду. Его измученная болезнями и кошмарами плоть не переносит такого рода судорог. Скорчившись в мучительных конвульсиях, он пригнулся к плитам триклиниума. Тщетно хлопочут вокруг него окружающие. И каждый невольно спрашивает себя: «Что, если деспот умрет? Как трудно будет решить запутанный вопрос о том, кто должен ему наследовать, ведь у него было десять жен, а дети разбросаны по всему свету!» Престолонаследие… Сам царь навязал Сангали эту тему. Стало быть, он все время об этом думает. И вот Ирод хрипит с открытым ртом, закрыв глаза. Его сотрясает дрожь. А потом его рвет на плиты зала, и блевотина напоминает о съеденных на пиршестве яствах. Подставить царю таз никто не решается. Это значило бы нанести оскорбление царственной блевотине, от которой никто не вправе отвернуться. Ирод поднимает мертвенно-бледное, с прозеленью, залитое потом лицо. Он пытается заговорить. Жестом приказывает окружающим полукругом обступить его ложе. Потом издает какой-то нечленораздельный звук. Делает новое усилие. Наконец из звуковой мешанины, слетающей с его губ, начинают выделяться слова.

— Я царь, — говорит он, — но я умираю в одиночестве и отчаянии. Вы видели — я больше не могу есть: мой порченый желудок извергает все, что ему посылает мой рот. И притом я голоден. Я умираю от голода! Наверно, там еще осталось немного рагу, половина грифа, огурцы с цитронами или несколько сонь в топленом сале, пользуясь которым иудеи обходят Моисеев закон. Дайте мне поесть, ради всего святого!

Обезумевшие слуги мчатся на зов царя с корзинами пирожных, с полными тарелками, с блюдами плавающих в соусе яств.

— Если бы дело было только в желудке! — продолжает Ирод. — Нет, все мои внутренности горят адским пламенем. Когда я испражняюсь, подо мной оказывается гнойная кровавая лужа, где кишат черви. Всю оставшуюся жизнь я буду выть от боли.

Но я исступленно цепляюсь за эту жизнь, потому что у меня нет наследника. Иудейскому царству, которое я создал и которое держу в руках вот уже скоро сорок лет, царству, которое процвело благодаря мне, ибо я обеспечил ему такой длительный мир, какого не знала история человечества, еврейскому народу, столь щедро одаренному, но ненавидимому другими народами за его гордыню, за нетерпимость, за спесь, за жестокость его законов, земле, которую я украсил дворцами, храмами, крепостями и виллами, — увы, всему этому — этим людям, этим вещам — суждена жалкая гибель, ибо нет другого властителя, который был бы равен мне силой и дарованиями! Господь не ниспошлет иудеям второго Ирода!

Он долго молчит, понурив голову, так что видна только тройная золотая корона на его голове, а когда поднимает лицо, гости с ужасом видят, что оно залито слезами.