Каспар, Мельхиор и Бальтазар

Смутный гул, блеяние верблюдов, глухие удары, проклятья и стоны направили его стопы в южную часть города. Таор с Драомой вышли к широкой площадке, где в дорогу собирался караван. Вьючные верблюды, к нижней челюсти которых была прикреплена грубая веревка, обводили все вокруг горделиво-печальным взглядом. Передние ноги у них были связаны, поэтому передвигались они мелкими торопливыми шажками. Путы с них снимали для того лишь, чтобы заставить их подогнуть колени, верблюды падали, подаваясь сначала вперед, потом назад и при этом раздраженно ворча. Затем их навьючивали солью — единственным товаром, который вез караван, — в виде четырехугольных полупрозрачных пластин, по четыре на каждого верблюда, или в виде конусов, обернутых в циновки из пальмовых листьев. Площадка выходила прямо в пустыню, и Таор невольно подумал о порте, Эйлате или Мангалуру, где корабли торопливо готовятся к дальнему плаванию. Ибо и впрямь ничто так не напоминает монотонное, равномерное плавание по спокойному морю, как поступь каравана среди золотистых дюн, волнами уходящих к самому горизонту.

Таор залюбовался движением молодого погонщика, который искусно сплетал шнуровку, предназначенную для того, чтобы груз не сползал на спину животного, когда полдюжины солдат, окликнув погонщика, окружили его плотным кольцом. Произошла перебранка, смысл ее ускользнул от Таора, но солдаты схватили погонщика и потащили за собой. Грузный мужчина, опоясанный счетными шариками, какими обычно пользуются торговцы, внимательно наблюдал за происходящим — казалось, он ищет глазами свидетеля, чтобы излить ему свое негодование, которое теперь было удовлетворено. Заметив вдруг Таора, он ему объяснил:

— Этот прохвост, задолжавший мне деньги, собирался улизнуть с караваном. Но его вовремя схватили!

— А куда его ведут? — спросил Таор.

— В суд, конечно!

— А что будет потом?

— Потом? — рассердился торговец. — Потом его обяжут уплатить мне долг, а так как уплатить он не сможет, что ж, его отправят в соляные копи!

И, пожав плечами в негодовании на столь невежественного собеседника, торговец побежал догонять солдат.

Соль, соль, всегда и всюду соль! Со времени Вифлеема Таор только это слово и слышал, навязчивое, сущностное слово, составленное из четырех букв, как хлеб, вино, рожь, вода — основная пища, насыщенная символами и даже определяющая облик цивилизаций. Но если существуют цивилизации зерновых культур, можно ли представить себе цивилизацию соли? Разве может породить она что-нибудь живое и доброе, разве не препятствует этому горечь и едкость, заключенные в ее кристалле? Шагая вслед за пленником и солдатами, Таор обратился к Драоме:

— Скажи мне, казначей-счетовод, что такое, по-твоему, соль?

— Соль, принц, — это огромное богатство! Этот кристалл драгоценен подобно драгоценным камням и металлам. Во многих областях он служит разменной монетой, на этой монете нет никаких изображений, и поэтому она неподвластна государям и их мошенничествам. А стало быть, эта монета нетленна, но хождение она может иметь только в тех краях, где сухой климат, потому что при первых же каплях дождя она растворяется и исчезает.

— Неподвластная человеку, но зависящая от дождя!

Таор восхищался гением этого кристалла, который продолжал обрастать противоречивыми свойствами и способен был пробудить остроумие и красноречие в простаке счетоводе.

Солдаты и их пленник, за которыми неотступно следовал толстяк торговец, скрылись за развалинами стены. Таор и его спутник обнаружили там узкую лестницу и ступили на нее в свой черед. Наклонный проход привел их затем в красивый просторный подвал, над ним в былые времена, судя по стенам с контрфорсами и стрельчатому потолку, должно быть, возвышалось величавое здание. Молчаливая толпа бродила по подвалу, ничем, если не считать как раз молчания, не выказывая, что она знает: в углублении, имеющем форму апсиды, заседает суд. Таор с жадным любопытством разглядывал мужчин, женщин и детей, всех этих жителей Содома, обитателей проклятого города, существование которых было тайной для их соседей (впрочем, может, соседи по молчаливому уговору делали вид, что о нем не знают), — остатки целого народа, уничтоженного небесным пламенем тысячу лет назад. «Надо полагать, это племя неистребимо, — подумал Таор, — раз сам Господь не сумел его извести!» Он искал в их лицах, в их фигурах каких-то характерных, присущих именно содомитам черт. Из-за худобы и оттого, что они казались очень сильными, они производили впечатление людей высоких, хотя на самом деле были не выше среднего роста. Но даже в детях и женщинах не было ни свежести, ни нежности — тела их были поджарыми и легкими, а на лицах — выражение настороженности, в любую минуту готовой смениться сарказмом, что и притягивало, и пугало одновременно. «Сатанинская красота», — подумал Таор, потому что ни на минуту не забывал, что речь идет об осужденном и ненавидимом за свои нравы меньшинстве, но манеры этих людей и все их поведение, лишенное вызова, но не лишенное гордости, свидетельствовали о том, что они не намерены отрекаться от своего племени.