Кассандра

Вена, уже полгода бывшая столицей Европы, устала от бесконечных балов, приемов, театральных премьер и всех остальных мыслимых и немыслимых развлечений. Но все равно они давались каждый день, то во дворце Хофбург, предоставленном австрийским императором Францем в качестве резиденции русскому императору Александру, то во дворце Шенбрунн, куда сам Франц перебрался на время проведения конгресса со всем своим многочисленным семейством. Особую пикантность балам, даваемым в Шенбрунне, придавало то, что наравне с официальной хозяйкой, австрийской императрицей Марией-Людовикой, на них задавала тон и последняя императрица Франции Мария-Луиза, вернувшаяся под отеческий кров четыре года спустя после своего помпезного отъезда к Наполеону. Впрочем, по роскоши приемов и балов августейших особ старались перещеголять и представитель Франции — князь Талейран и министр иностранных дел Англии — лорд Каслри.

Сегодня давали бал в Хофбурге, и, естественно, император Александр ожидал, что на нем будет присутствовать его любимый флигель-адъютант Алексей Черкасский. Но светлейшего князя, только что вернувшегося из Лондона, постоянные празднества безмерно тяготили. Несчастье, случившееся в его, казалось, воссоединившейся семье, было неожиданным и ужасным. Получив в начале января от герцога Гленорга письмо о трагической гибели сестры Лизы и плохом состоянии здоровья тетушки Апраксиной и Долли, он попросил у императора отпуск и, взяв с собой жену, немедленно выехал в Лондон. Пребывание в Англии осталось в его сознании каким-то непрерывным кошмаром. Увидев исхудавшую Долли и совсем ослабевшую тетушку, с трудом передвигающуюся с помощью Даши Морозовой, он так растерялся, что не знал, что ему делать. Впервые с тех пор, как Алексей стал главой семьи и опекуном сестер, он не мог противостоять случившимся несчастьям. Трагическая случайность отняла у них Лизу, а теперь вся его любовь и забота не могли вернуть здоровье Долли и тетушке.

Но Бог дал ему жену, которая собрала куски разбившегося самообладания своего мужа и вернула ему веру и надежду. Приехав в Гленорг-Холл, Катя начала дежурить у постели тетушки, возиться с ослабевшей беременной Долли, и ее тихое мужество, непоколебимая вера, что все наладится и все будут здоровы, изменила обстановку в доме. И действительно, любимые женщины Алексея медленно, но начали поправляться.

Только металлический гроб, помещенный под плиты фамильного склепа герцогов Гленоргов, рвал светлейшему князю Черкасскому душу и сердце. И хотя он не мог предугадать, что в доме примадонны лондонской оперы, в час, когда там будет находиться его младшая сестра, будет совершено ужасное преступление, Алексей чувствовал свою непоправимую вину. Родители и бабушка оставили сестер на его попечение, а он не смог сохранить жизнь Лизы. Прелестное лицо сестры постоянно вставало в его памяти, она слабо улыбалась, и в огромных янтарных глазах эта улыбка отражалась теплым светом. И вот теперь этого маленького ангела не было.

Алексей подошел к окну, выходящему на площадь перед дворцом Хофбург, и уныло уставился на дождливый мартовский вечер. Весна принесла в Австрию дожди, и хотя формально по календарю она вступила в права неделю назад, снега уже давно не было, а серые слякотные дни сильно напоминали позднюю осень в Англии.

«Как же хорошо сейчас в Ратманове, — подумал он. — Когда же кончится этот конгресс!.. Полгода государи всей Европы торчат в Вене, деля наследство Наполеона, а конца-краю все не видно».

Его заветная мечта выйти в отставку и уехать вместе с Катей и сыном в Ратманово отодвигалась все дальше и дальше. Скорее всего, и следующий их ребенок, которого сейчас ждала его жена, родится в Англии. Катя сказала ему, что беременна, под бой часов, возвестивших наступление нового 1815 года. Они тогда оба вспомнили, как так же вдвоем встречали в заснеженной России наступление двенадцатого года, надеясь, что он принесет им счастье, но тот високосный год принес их семье боль и страдания, а всей России самую ужасную войну в ее истории. Теперь, три года спустя, стоя у окна императорского дворца в Вене, Алексей так и не смог решить, что же ему делать дальше.

«Я уже достаточно послужил государю, теперь, в зените славы, Александр уже не так нуждается в моем присутствии. В тяжелое время отступления под натиском Великой армии Наполеона или в боях под Лейпцигом и Парижем я был ему нужен. Теперь же, когда государи всей Европы заискивают перед ним, а женщины всех национальностей борются за честь провести с ним ночь, наверное, он может отпустить меня, — думал князь. — Нужно попробовать поговорить об отставке».

Алексей посмотрел на часы и понял, что если он не хочет опоздать, следует поскорее собираться. Он позвал Сашку, уже три года колесящего вместе с ним по воюющей Европе, и когда тот выглянул из гардеробной, осведомился, где же парадный мундир и вычищенные сапоги.

— Сейчас, барин, — весело откликнулся слуга, — вот — извольте посмотреть, как сияют.