Кассандра пила массандру

Папа Лева поймал себя на том, что мыслями очень далеко ушел от инфернального известия о коричневом порошке. Вернувшись к нему, он опять почувствовал бессильную злость… Для обывателя в смерти всегда кто-то виноват. Тем более когда усопший из сильных мира сего. Вот просто руки чешутся найти убийцу. Он обязательно, обязательно должен быть, а если его нет — это обман, это сокрытие, это… разочарование, наконец. Плебс жаждет возмездия, жаждет местечка на теле Цезаря, куда бы и он смог воткнуть свой ржавый ножик, испачканный в колбасе. А что, если нет никакого убийцы? Что, если проворовавшийся бывший прокурор в преддверии тюрьмы или бегства — или какая участь там ему светила! — решил забыться в делирии. И переборщил. Вот и всё. Но нет, это, разумеется, никого не устроит! Это не устроит карательные органы, потому что они должны карать. Это не устроит оппозиционно настроенных граждан, потому что они непременно найдут того, чьи права при этом будут нарушены. Это не устроит верноподданных граждан, потому что они увидят в этом происки оппозиционно настроенных граждан. Это не устроит тех, кому все равно, потому что не случится сенсации и им будет нечем развлечься за ужином.

«…Может, я и сам просто злобный старик? — подумал папа Лева. — Ведь я, в отличие от благоверной, заметил этот чертов конверт! Как Савва однажды принес его и сунул в свой стол. Потому что дверь в его комнату была открыта, а он и не думал, что я замечу. Но я заметил, и что-то мне мельком показалось подозрительным в этом жесте. Однако я даже не поинтересовался. Потому что… когда-то я выбрал лучшее, а не свое. И все вроде получилось. Что греха таить — иной раз мы пользовались связями и привилегиями Помелышева. Да вот хотя бы… когда меня втянули в эту нелепую пьяную драку. Девушка-то, Савкина няня, вроде была хорошая. А их терроризировала алкогольная нечисть. Я тогда ввязался. Потом… да я уже и не помню, как там вышло. Помню только, что вот мы уже дома, и Помелышев орет на меня по телефону, мол, не вздумай лезть в свидетели, сам сядешь. А почему сядешь? То есть он меня посадит, что ли… И вроде орал, во благо, дескать, я вас защищаю! Темная история о том, как хваленый папа Лева струсил. Уехал на следующий день, скрылся. Да, скрылся. Разговор с Помелышевым был позже…

Много позже я сообразил, что это было его первое мокрое дело в Емельянове. Ему было нужно кого-то посадить. Вроде как навести порядок…

Но после всего этого я себя оправдывал тем, что под моим-то руководством растет талантливый созидатель, а не еще одна коррупционная пиявка. Казалось бы, я выполнил задачу. Но это только на первый взгляд. Прокурорские гены оказались изобретательны и изворотливы, сыграв со мной в прятки. Какой, однако, адский выбор: если бы послушался любви — превратился бы в пыль, но то, что происходит сейчас… кто знает, что повлечет за собой это нечаянное соучастие в непреднамеренном самоубийстве — кажется, так можно обозначить цепочку событий? Или если действительно существовал план, то это уже соучастие в убийстве. Пускай это теория заговора, но вот насущный вопрос — когда и куда пойдет Савва за своим следующим конвертом? И чего ждать от Помелышева номер два… Ведь это у безобидных людей двойники где-то в параллельных вселенных, а у всякой нечисти они тут как тут, поблизости…

А у Саввы с его двумя сердцами так и вовсе двойник внутри. И биологический папаша наверняка что-то завещал… им обоим. Точнее, тому, кто холодный, как лягушка! А второму сердцу, в котором, быть может, душа — программисты тоже верят в душу, — не завещал ни копейки».

19. Вход через ювелирную лавку

Странная выдалась осень. Отец еще больше разворчался из-за того, что Соня хотела ему вернуть деньги. «Ведь ты болен, и на лекарства столько нужно…» Впрочем, это как раз не странно, а обычно. Папа найдет, чем быть недовольным. Не смейте ему напоминать о болезнях, а то заболеете сами!

Андрюха вдруг вызвался сделать доклад по мировой художественной культуре. Соня угрюмо догадывалась, откуда в нем появилась тяга к прекрасному, но одновременно эта догадка подогревала в ней надежду. Если эта вертихвостка, в которую он влюбился, любит живопись, то еще не все потеряно. Это наивно?

— Мам, мам! Вот скажи, почему на этой картине, на этой «Тайной вечере», эти люди… ну, как их… эти… апостолы! Почему они похожи на каких-то интриганов и… сплетников?

Соня слегка опешила.

— Это еще почему?! И… мне интересно, на кого они вообще, по-твоему, должны быть похожи? Ты-то, конечно, нарисовал бы их с зелеными дредами и тату. И почему интриганы?! С чего это у тебя такое впечатление? Просто были другие каноны. Ты путаешь жадное любопытство сплетника с благоговением.

— Вот чтоб ты знала! — раздулся сынище от неофитского гонора. — Апостолы — это что-то вроде секты. Они наверняка выглядели странно для того времени. Типа как для нас кришнаиты. Или хиппи. А здесь они какие-то… такие, как все в те времена. И манерные.