Кастальский ключ

Разумеется, он знал о существовании тайного общества: о нем чирикали все петербургские и московские воробьи. В чем-то он был к нему близок, очень близок. В чем-то стоял на отлете. Но когда две недели спустя после событий на Сенатской площади в Михайловское пришел номер «Русского инвалида», в котором было опубликовано «Подробное описание происшествия, случившегося в Санкт-Петербурге 14 декабря 1825 года», а также список восемнадцати «явно изобличенных заговорщиков», на полях рукописи «Онегина», над которой в те дни работал Пушкин, появились профили декабристов, числившихся в списке.

И среди них — его собственный!

В последующих зарисовках членов тайного общества, делавшихся Пушкиным по мере того, как в списках арестованных публиковались новые имена, возникали всё новые и новые лица. И пятого или шестого января, еще до того, как газеты сообщили о восстании Черниговского полка и аресте его участников, — Пестель!

Пушкин был знаком с Пестелем, но отнюдь не близок.

Встречался с ним в мае 1821 года в Кишиневе.

Записал в своем дневнике: «Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и пр.».

В том, что Пушкин, наверняка не зная, какова именно роль Пестеля в тайном обществе, неизменно рисовал его на первом плане остальных декабристских портретов, притом на одних листах с профилями Вольтера, Мирабо, Робеспьера, он показал свое точное и глубокое понимание масштабности Пестеля, этого «умного кормщика» декабризма, как назвал его Пушкин.

А потом настал час, когда рядом с портретами декабристов появились силуэты виселиц…

…Тревога, тревога… Тревога, разлитая кругом, разлитая во всем.

Тревога заставляет Пушкина сжечь самые сокровенные рукописи, наиболее компрометирующие его друзей.

Но добрая половина из тех, кто под каменными сводами Петропавловской крепости, в могильной тишине, прерываемой лишь боем курантов да окриками часовых, ждал решения своей судьбы, были друзья и знакомые Пушкина.

Имя Пушкина всплыло в первые же дни следствия по делу декабристов в вопросах его врагов и в ответах его друзей. К чести и славе арестованных надо сказать, что они делали все, чтоб спасти — и спасли! — Пушкина от роковой участи.

6 января 1826 года. Допрос Михаила Бестужева-Рюмина. Допрашивает будущий шеф жандармов Бенкендорф.

ВОПРОС БЕНКЕНДОРФА.

С которого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей, то есть от сообществования или внушений других или от чтения книг или сочинений в рукописях, и каких именно? Кто способствовал укоренению в вас сих мыслей?

БЕСТУЖЕВ (явно стараясь увести следствие в сторону и ссылаясь на впечатления, которые произвели на него Великая французская революция и поход в Париж).

Укоренением свободного образа мыслей я никому не обязан.

ВОПРОС СЛЕДСТВИЯ.

Верно ли, что вы, узнав, что в Линцах живет от правительства шпион… сожгли сочинения Пушкина?

ОТВЕТ АРЕСТОВАННОГО ЛОРЕРА.

Я их не сжег, ибо я не полагал, что они сомнительны, зная, что почти у каждого они находятся, и кто их не читал!

ВОПРОС СЛЕДСТВИЯ.

Поясните чистосердечно: кому из членов давали… возмутительные стихотворения и от самих ли Пушкина и Дельвига получили оные или от кого другого?

ОТВЕТ АРЕСТОВАННОГО М. П. БЕСТУЖЕВА.

Рукописных экземпляров вольнодумческих сочинений Пушкина… столько по полкам, что это нас самих удивляло… Принадлежат ли сии сочинители обществу — мне совершенно неизвестно.

ВОПРОС СЛЕДСТВИЯ.

Подполковник Поджио показывает, что в 1823 году Пушкин составил вольномыслящую песню: «Ах, скучно мне на родимой стороне…» Какие именно стихотворения и проза в сем же духе написаны были Рылеевым, Пушкиным и Дельвигом и когда и где пущены ими в употребление?

АРЕСТОВАННЫЙ М. И. МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ (уклонившись от ответа на поставленный ему вопрос).

Пушкин никогда не принадлежал обществу».

С минуты на минуту Пушкин ждал ареста. Был полон беспокойства за друзей — уже арестованных и тех, кто находился под угрозой.

За Кюхельбекера: «Да сохранит тебя твой добрый гений под бурями и в тишине…» За Пущина: «Что Иван Пущин? — писал он Дельвигу. — Мне сказывали, что… сегодня… участь их должна решиться — сердце не на месте». «Правда ли, что Николая Тургенева привезли… в Петербург?» — спрашивал он Вяземского уже после казни декабристов.

«Мне было не до себя», — вспоминал он тогдашнее свое душевное состояние.

И при всем при этом в дни, непосредственно примыкавшие к его попытке побега в Петербург, он «в два утра» написал «Графа Нулина».

— Как? «Графа Нулина»?

— Да. «Графа Нулина».

— Эту прелестную, очаровательную вещь, столь далекую, однако, от событий тех дней?

— Да, ее.

— А знал ли Пушкин о подготовке восстания?