Кастелау

В интересах науки! Не смешите… Вам до них и дела нет. Докторская степень – вот что вам нужно… Чтобы все по плечу похлопывали, восхищались… Говорили: «Ну ты и пройда, это ж надо, что раскопал!» Книгу хотите из этого сварганить, чтобы фамилия ваша на обложке… Не его, а ваша! А вы потом книжку на полку поставите и всякий раз, проходя мимо… В интересах науки!

Дайте же мне огня, черт возьми!

Тогда зажигалку купите! Спишете потом по графе производственных расходов. На задабривание Тицианы Адам. Чтобы она предоставила вам дневники Вернера Вагенкнехта.

[Пауза.]

Но вы их не получите. Может, когда-нибудь я и дам вам страничку-другую прочесть. Но целиком – никогда. Даже не надейтесь.

Ради сохранения памяти о нем! Чем больше слов, тем меньше причиндал! Да за все эти годы ни одна собака… Я однажды в книжный зашла… Вообще-то, я отродясь туда не ходила. Времени нет читать, да и глаза… Да ладно, скажу как есть. Я ни одной книги Вернера не прочла. Я и книги – это вообще… Не срослось, как говорится… А уж как он хотел, чтобы я хотя бы одну… Но это оказалась такая толстенная хрень… Я наплела что-то, отговорилась. Сказала, мол, я же в тебя влюблена, не в твою писанину. Хотя тогда вообще еще… По-настоящему-то я его полюбила, когда он умер уже. Нет, раньше, конечно. А вот поняла только потом.

[Долгая пауза.]

О чем, бишь, я? Ну да, в книжный заглянула и спросила какую-нибудь книгу Вернера Вагенкнехта. Только посмотреть… Они даже фамилию такую не знали. Даже фамилию не слыхали! Так что кончайте тут насчет сохранения памяти распинаться. Никакую память никто не хранит. Никто. Кроме меня, разве что.

После войны я в Берлин поехала, квартирку свою разобрать хотела. Только разбирать оказалось нечего. Об этом соотечественнички ваши позаботились… Точнехонько сброшенной бомбой. Хрясть, и как корова языком… Вот тебе твоя полировка, вот тебе твое розовое дерево.

А у него наоборот. Дом уцелел. Квартире повезло больше, чем хозяину. Ну вот, я дверь отпираю, ключ-то у меня был еще, а там… Какие-то совсем чужие люди. Даже мебель еще его. Беженцы, голь перекатная, женщина с тремя [неразборчиво]. Такое уж время было. Другие-то его бумаги, да и книги все они давно на растопку… Но дневник свой он… Если бы молодчики из гестапо нашли, ему был бы каюк сразу. Но он все равно писал, не мог иначе. Каждый день. У него это как болезнь было.

В картофельном подвале. Там такая ниша была, раньше туда банки с огурцами ставили. Ну а когда подвал под бомбоубежище отвели, нишу эту мы замуровали. Правда, от прямого попадания эта туфта в полкирпича мигом бы… [Смеется.] Не по-настоящему замуровали, а так, для блезира, все ведь второпях делалось. Четыре кирпича только вынуть, а за ними…

Вот я эти бумаги и забрала, и теперь они мои. То, что он в Кастелау написал, и три картонки из Берлина. Только это мне от Вернера и осталось. Могилу его они давно уже… Наверно. Там на кресте даже не настоящее его имя. Но дневник его…

За все эти годы никто не спросил. Забыли, зарыли, и дело с концом. Шито-крыто. А теперь вы заявляетесь и хотите…

Да хоть тысячу раз меня попросите, я вам то же самое отвечу. «Гёц фон Берлихинген», знают у вас в Америке такую вещицу? Нет? А вы поинтересуйтесь, полистайте [23].

Посмертно. Еще одно расфуфыренное словцо. Посмертно все они порешили забыть все, что было. Посмертно все оказалось иначе, чем на самом деле. Посмертно…

Вернера они похоронили, а этот Вальтер Арнольд… Марианна рассказала мне, как они вместе по деревне на джипе разъезжали, он и тот американский полковник. Который, вообще-то, из Вены родом был. Культур-офицер, так это у них тогда называлось. Наш Вальтер Арнольд, он потом вон какую карьеру сделал. А Вернера…

[Плачет.]

Видите, что вы наделали? Теперь мне снова краситься придется! Да оставьте меня в покое! Не нужен мне ваш носовой платок…

Хотя ладно уж, давайте.

Рукопись Сэмюэля Э. Саундерса

По возвращении из Германии мои контакты с Тицианой Адам почти прекратились. Поначалу мы еще несколько раз писали друг другу, в основном когда у меня возникали к ней кое-какие вопросы, а потом я переписку поддерживать перестал. С моей стороны это было нехорошо, я знаю. Ведь мы, можно считать, почти друзьями стали, и я знал, что дела ее идут неважно. Но после того, как профессор Стайнеберг прикрыл мою диссертацию, и после бесславных сражений с адвокатами мне обо всей этой истории хотелось как можно скорей забыть.

Вам стоит поискать себе другую тему, так мне сказал Стайнеберг. Вероятно, это было даже не столь уж трудно. Материала у меня накопилось достаточно. Но ни голова, ни душа у меня ни к чему такому уже не лежали. Реконструировать фильм, который никто смотреть не захочет, или разбирать по косточкам карьеру давно забытой кинозвезды – да разве мог я увлечься чем-то подобным? Когда мог написать историю, которая произвела бы настоящий фурор! Когда я такую историю уже написал!

Несмотря на все это, я, конечно, не должен был забывать Тити. Но я о ней забыл, и гордиться тут совершенно нечем.