Кастро Алвес

подробности кажутся скрытыми дымкой народной легенды. Эти черты фольклорного

стиля мы узнаем и в книге о Кастро Алвесе: и в приподнятой, чуть декламационной

интонации, и в лирических отступлениях, и во всем строении повествования. Как в

народной песне, каждый образ здесь несет свою неизменную лирическую тему (Леони-

дия — верность, Идалина — нежность, Эужения — трагическая страсть и т. п.).

Психологические нюансы сглажены, в людях выделена какая-то одна главная черта

характера, определяющая их отношение к Кастро Алвесу и его поэзии. Читатель

погружается в стихию народной лирики, из которой выросла поэзия Кастро Алвеса,

ощущает страстность в утверждении и отрицании, страстность в любви и борьбе,

присущую поэзии бразильского народа и вобранную музой Кастро Алвеса. Мы не

только узнаем о жизни и творчестве поэта, мы переживаем с ним и за него, его история

трогает и потрясает, как песня. Сопереживание, которое вызывает в народе созданный

его же гением фольклор, — вот к чему стремился Жоржи Амаду.

Но это обязывает нас к некоторым пояснениям и уточнениям. В книге идет речь об

одном из важнейших этапов в истории Бразилии и ее литературы, о сложных

общественных и эстетических процессах. А путь, избранный Жоржи Амаду, не всегда

позволял ему вдаваться в исторические и тем более теоретические рассуждения,

некоторые важные проблемы он не анализировал, а упрощал, чтобы повествование

было понятно и воздействовало бы эмоционально на читателей любого уровня.

Прежде всего это вопрос о происхождении бразильского романтизма и европейских

влияниях на бразильских поэтов. Романтизм в Бразилии не был ни следованием

европейской моде, ни подражанием европейским романтикам. Эпоха общественных

сдвигов и потрясений, начавшаяся с провозглашения независимости Бразилии (1822) и

вооруженных демократических движений тридцатых-сороковых годов, затем тяжелый

затяжной кризис рабовладельческой монархии и, наконец, новый общественный

подъем, вызванный борьбой за отмену рабства и установление республики, — вот

основа бразильского романтизма, источник его оригинальности. И в движении

литературы, в смене одного романтического течения другим ясно прослеживается

глубокая связь с историческими судьбами страны. Выдающиеся романтики старшего

143

поколения: Гонсалвес Диас и Жозе де Аленкар (тот самый, что радушно принял Кастро

Алвеса и способствовал его общенациональной славе) были вдохновлены эпохой

достижения независимости. Они основали «индианист-скую» школу в литературе, ибо

этический идеал они связывали с индейцем как исконной, подлинно национальной,

наиболее

144

близкой к родной природе частью бразильского народа. Индейцы в их книгах

наделены самыми благородными, рыцарскими чертами характера — в этом многие

критики усматривали подражание Шатобриану. Но нельзя забывать, что там, где Шато-

бриан искал экзотики, убежища от европейской действительности, бразильские

романтики приближаются к действительности, к прошлому своего народа, к его борьбе

за независимость. Индейцы в их книгах противопоставлены всему португальскому,

колонизаторскому, чужеземному. И даже идеализируя индейцев, бразильские

романтики воссоздали впервые в литературе многие подлинные черты жизненного

уклада индейских племен, их мировосприятия, познакомили современников с

индейским фольклором.

Уже опыт индианистской школы убеждает, что европейская литература служила как

бы эстетическим университетом для молодой, не имевшей еще собственных традиций

бразильской литературы. У европейских романтиков черпались формы и образные

средства (так, Аленкар учился строению романического сюжета у Вальтера Скотта), но

сам отбор этих средств определялся прежде всего отношением писателей к проблемам

национальной жизни.

Гонсалвес Диас и Аленкар были в поре творческой зрелости, а в бразильской

литературе уже раздались тревожные голоса молодых поэтов, почувствовавших

«неладное что-то» в бразильском королевстве (присвоившем себе громкий титул

«империи»). В 1848 году было подавлено последнее крупное антимонархическое

восстание. Рабовладельческая монархия казалась незыблемой. Рабство становилось

тормозом всякого прогресса, источником застоя и реакции. Конечно, подспудно

накапливались экономические изменения, развивалась промышленность, но эти

изменения были медленны и скрыты, не заметны для глаза художника. Патриархальная

закостенелость сковывала общественную жизнь. Для огромного большинства

общества, для складывающейся интеллигенции (а поэты-романтики были в основном

студентами, молодыми интеллигентами) активная политическая деятельность была

практически недоступной, ибо вся власть сосредоточивалась в руках немногих круп-

ных помещичьих семейств. Идеологическая отсталость была страшна — до

семидесятых годов в Бразилию почти не проникали достижения передовой

европейской мысли, господствовала католическая ортодоксия. В застойной атмосфере

тосковали, сходили с ума, умирали от раннего туберкулеза и алкоголя юноши-поэты.

Конечно, они были далеки от народа — ив этом была их беда, их трагедия. Они искали

опоры для своего творчества в реальном мире — об этом свидетельствуют чудесные,