Касты. Истоки неравенства в XXI веке

Эта мысль заставила нас улыбнуться. Он отключил воду в обогревателе, так что я осталась на время без горячей воды, но и без новых луж на цокольном этаже. Он дал мне смету на замену обогревателя и взял с меня шестьдесят девять долларов за визит – на мой взгляд, справедливая цена. Мы пожелали друг другу счастливого праздника, и он ушел.

Зазвонил телефон. Это оказалась Банни Фишер, отца которой, доктора Роберта Першинга Фостера, я упоминала в «Тепле других солнц». Она позвонила, чтобы проведать меня, поддерживала тесную связь на протяжении многих лет и особенно в последнее время, в связи с моими недавними потерями. Я рассказала ей о встрече с водопроводчиком и о маленьком чуде, которое произошло, когда мы смогли разговориться.

Как раз в этот момент раздался звонок в дверь, и телефонный разговор пришлось прекращать. Это был уже знакомый водопроводчик. Он объяснил свое возвращение необходимостью отключить газ в водонагревателе, чтобы тот не нагревал пустой бак. Теперь он знал дорогу, спустился в подвал, был беззаботным и болтливым, на мгновение будто стал родным.

– Все могло обернуться гораздо хуже, – сказал он. – Вода могла вырваться сверху, разрушить все и ошпарить вас или того, кто попытался бы все починить. Я видел и более серьезные вещи.

Поднимаясь обратно по ступенькам в подвал, он мельком увидел несколько старых полароидных фотографий, которые я вытащила из мокрых коробок и отодвинула в сторону, чтобы проветриться.

Он остановился на середине лестницы.

– О, вам их не хватает, – сказал он. – Поэтому вы оставили воспоминания прямо здесь. – Затем он выскочил из старого дома на свет дня.

Эпилог Мир без каст

Мы смотрим в ночное небо, и планеты и звезды, далекие огненные шары, кажутся нам крупицами соли, крошечными песчинками, постоянным напоминанием о том, насколько мы малы, насколько незначительны наши сиюминутные заботы, как короток наш век на этой планете. И мы хотим увеличить собственную значимость, став частью чего-то большего, чем мы сами, большего, чем былинки, от которых в галактических масштабах мы недалеко ушли.

Даже самый долгоживущий представитель нашего вида проживает лишь миг человеческой истории. Как кто-то смеет причинять вред другой душе, губить чью-то жизнь или жизненный потенциал, когда наш век изначально так короток?

Этот вид понес непостижимые потери из-за ложного разделения на касты: 11 миллионов человек были убиты нацистами; три четверти миллиона американцев погибли в Гражданской войне за право порабощать людей; других ожидала медленная, мучительная смерть и нереализованный потенциал на плантациях в Индии и на Американском Юге.

Какими бы великими ни были их талант и перспективы, для мира они оказались навсегда утеряны. Каких высот достигли бы мы как вид, если бы миллионам жертв этих кастовых систем было позволено осуществить свои мечты или хотя бы выжить? Как преобразилась бы планета, если бы мнимые бенефициары были освобождены от иллюзий – ловушки их собственного разума, если бы они направили свою энергию на поиск решения общечеловеческих проблем, лекарства от рака, ликвидации голода и экзистенциальной угрозы изменения климата – а не на разделение?

* * *

В декабре 1932 года один из самых умных людей из всех когда-либо живших сошел на американскую землю с парохода со своей женой и многочисленным багажом, после того как нацисты оккупировали их родную Германию. Альберту Эйнштейну, физику и лауреату Нобелевской премии, удалось вовремя спастись от нацистов. Через месяц после отъезда Эйнштейна канцлером был назначен Гитлер.

Америка удивила Эйнштейна – он обнаружил, что попал в еще одну кастовую систему, пусть методы и категория козлов отпущения были иные, но сохранялась та же скрытая ненависть, от которой он бежал с родины.

«Самая страшная болезнь – это обращение с неграми, – писал он в 1946 году. – Каждый, кто сталкивается с положением их дел в уже зрелом возрасте, чувствует не только несправедливость, но и пренебрежение принципами отцов-основателей Соединенных Штатов, согласно которым «все люди созданы равными»[470].

Он утверждал, что «едва мог поверить, что разумный человек может так цепко держаться за подобные предрассудки».

Он и его жена Эльза поселились в Принстоне, штат Нью-Джерси, где он стал профессором университета и воочию наблюдал за угнетением, с которым сталкивались чернокожие жители, которых отправляли в худшие части города, выделяли отдельные кинотеатры, предлагали низкоквалифицированную работу, и, по словам его друга Поля Робсона, вынуждали «прогибаться перед богатой пьянью»[471].