Катабазис

В красивом пейзажном Закопане, где накануне Первой Мировой войны В.И. Ленин однажды почесал правой рукой лысину, потом повел ею перед собой в гегемоническом жесте и сказал Инессе Арманд, которую держал под локоть левой рукой: «Из всех искусств для нас важнейшим является что?» И ни разу не скартавил, потому что в этой ленинской фразе нет ни одного звука «р». Так вот в этом Закопане было туманно, холодно и погано. Хлюпала под колесами осенняя грязь. Время от времени принимался понемногу дождь по нудной схеме: чуть-чуть, сильно, капли. Словно там высоко-высоко долго и скучно наливались пивом и регулярно всей шоблой бегали помочиться к краю облака.

Мы с Алимом сидели спина к спине в телеге на жидком сене и, чтобы не было так плохо, по очереди прикладывались к бутылке доброго рома. Неразговорчивый возница, укутанный в военную плащ-палатку, угрюмо горбился на передке. Он ни слова не понимал ни на одном из языков, которыми не владел Алим-муалим, но до польско-египетской границы взялся довезти за американскую двадцатку.

Редкие деревеньки, одинокие хатки были какими-то вымершими. Никто не лаял, не кудахтал, не каркал. Музыку серого дня, кроме булькающей бутылки и дождя, создавала только наша везущая бурая лошадь, страдавшая метеоризмом. Причем перед каждым залпом она, и так еле плетущаяся, останавливалась, поднимала хвост и — ба-бах!

У меня каждый четный глоток вызывал полную апатию, а каждый нечетный — крайнюю раздражительность. Я глотнул восемнадцатый раз и спросил:

— Алим, а ты уверен, что в этом Египте не такая же мерзость с погодой, как тут?

— И-и, да, — не очень уверенно отозвался за Африку Алим, который там никогда не был. — В Египте Тутанхамона нашли, — добавил муалим на всякий случай.

Я сглотнул в девятнадцатый раз:

— Слушай, ты, пан водила, чего твоя кляча такая?

— Так, добрый пан, она такая уж, особенная с нежного возраста. Только если бананов поест, прекращает. А как же мне на эту курву бананов напастись? Поверите, пан, спать по ночам не дает.

Голос мне показался до обиды знакомым. Я вскочил в телеге на одно колено (Алим недоуменно повалился), резко схватился за мокрое прорезиненное плечо возницы и дернул к себе. За вожжами сидел в круглых очечках, с блуждающей улыбкой на щетинистой харе Агасфер.

— Ты!.. Ты… Ты… — я начал заикаться. — Ты осквернил мою чистую жизнь. Ты изнасиловал Ядвигу…

— Я?!

…и довел ее до самоубийства…

— Я?!

— …ты… ты… Я убью тебя.

Алим с любопытством принялся выламывать из тела телеги какой-то дрын. Агасфер же спокойно и рассудительно и несколько даже брезгливо освободил свое плечо от моей побелевшей десницы и сказал:

— Ну таки и как же ты будешь меня немножечко так убивать, да? А если потом ты сядешь, может быть, покушать свой обед в шикарном ресторане и немножко возьмешь таки нож в правую руку, а во что возьмешь вилку?

Лошадь опять остановилась и — ба-бах!

— Или вот я тебе, — продолжил Агасфер, — расскажу одну хохму, бывшую с моим хорошим приятелем Ш. из города М. Он пил спиртное в разных местах, пил, пил и допился. Очнулся у себя на даче с одной мыслью: «На хрена мне руки? Пойду в сарай, отрублю их топором.» Но потом подумал логически: «Ну хорошо. Левую руку я себе правой отрублю, а правую чем?»

— И-и, разумно, — сказал Алим.

ГЛАВА 2

Туман становился все гуще, дорога круче, погода мерзостней.

— Эй! — окликнул неведомый прикордонный голос.

— Эй! — ответила с другой стороны эфира сирена[56].

— Ей-ей-ей! — поддержало наше трио.

Прошло еще несколько времени молчания, скрипа колес и шелеста вольного горного ветра.

— Да жива она, жива, — вдруг веско молвила агасферова спина. — Чего ей сделается, вечной сестре моей?

Я улыбнулся куда-то внутрь себя и тут же что-то незаметно случилось. Кажется, прекратился дождь. Северные тучи, не в силах преодолеть зазубренную гряду Карпат, сползали назад в Польшу и превращали ее черт знает во что. А в Закарпатье всходила благословенная звезда Сириус и обещала повышение курса, рост производительности и снижение себестоимости. Под колесами и копытами стал поскрипывать песочек. Алим, почувствовав восточное, зорко выпрямился в телеге. Агасфер, почувствовав восточное, подозрительно огляделся. А я допил из горлышка, выкинул бутылку за бархан и уснул. Но тут же проснулся, потому что бурая лошадь, почувствовав восточное, остановилась в трансе.

Со всех сторон в район дислокации лошадиного сопла стали сбегаться местные священные жуки скарабеи. Они выстроились в какой-то пантакль и экстатически протянули передние лапки, усики там, жгутики в мольбе о кусочке Солнца-Ра для трудов, без которых не могли.

Глубина и сила лошадиного транса достигли кульминации. Она могуче вздела к солнцу хвост и — ба-бах, ба-бах, ба-бах! Скарабеи попадали замертво. Из-за бархана раздался стон. Потом крик:

— Ахмед! Абдулла! Не поддаваться на израильские провокации! Не стрелять! Ахмед, Абдулла, вы живы?