Катабазис

В большой конспиративной комнате, оказавшейся финалом яблочного маршрута, стоял большой, призывный, как улыбка кандидата в президенты, черный фортепьян и конечно же молчал. Молчали и почти все находившиеся там женщины. Они неутомимо занимались великим женским производительным трудом. Пряли, вязали, ткали, кроили, шили, стирали, гладили, чистили картошку, варили, жарили, мыли и т. д. Одна девушка трепалась по телефону. В углу за занавесочкой молодая негритянка рожала. Вокруг хлопотали акушерки. Прекрасная Ясмин красилась и становилась еще краше.

Что-то подозрительно однополый коллектив наполнял это помещение палаца. Даже огромный страшный одноглазый ифрит с кривым мечом, охранявший двери, имел две сиськи и, видимо, был ифриткой.

Поэтому, чтобы не выдать себя, я приблизился к Ясмин и заговорил неразличимым шепотом.

— О гений чистой… Твоя боевая раскраска очевидно признак готовящейся победы. Я заранее готов капитулировать и уже поднимаю.

— Фи, как это скучно, — она состроила чудесную гримаску. — Да готовится победа, но, так сказать, в общем смысле.

Вошла тетя Октябрина в форме полного генерала.

— Девочки! — тетя командно хлопнула в ладоши. — Пора.

Посередине помещения оказался большой котел, под которым рабыни развели пламя. Призванные девочки побросали в котел все продукты своего труда: шерсть, пряжу, выкройки, картошку, морковку, воду и ребенка. Тетя Октябрина заколдовала над варевом с поварешкой в руке. И минут через пятнадцать все было готово. Тетя вынула из котла свежесваренное знамя женского торжества, на котором было все это изображено.

Сводный хор исполнил сочинение М.Лонг и Ж.Тибо для сопрано, меццо-сопрано, контральто, фортепиано и кувалды «Феминизация Млечного Пути» и мне стало тошно.

Я хотел бы быть простым чехом и ненавидеть словаков, я хотел бы быть ККК и ненавидеть черных, я хотел бы быть собакой и ненавидеть кошек, я хотел бы быть ангиной и ненавидеть аспирин, я хотел бы быть космическим излучением и ненавидеть жизнь. Я хотел бы быть ненавистью и ненавидеть ненависть. Но мне суждено было родиться человеком[78] и поэтому я выбрал любовь. Да почему выбрал? Тогда у нас все выборы были безальтернативными.

И когда теперь затошнило от феминизма этих сексисток, а у Млечного Пути случился мастит, я в порядке терапии стал смотреть на Ясмин. Какая, казалось бы, ерунда, какая мелочь с точки зрения космогонии и Декларации прав вселенной — этот бархатистый изгиб от шеи к нежному подбородку, голубая жилка, мерцающая на груди, отражающий мир глаз, так сногсшибательно косящий в мою сторону. Женская красота — это все, смерть женской красоты — это вообще все, каюк, точка, пустота.

Одним ухом я улавливал теплое дыхание недоступной Ясмин, другим ухом пришлось улавливать дорогостоящую чепуху, которую порола на этой секретной кухне Октябрина Семеновна, да продлит Аллах ее щедрость, да увеличит ее счастье, да запечатают ее в бутылку печатью Сулеймана ибн Дауда[79] и бросят в море.