Катабазис

Впрочем я вспомнил и о реально парящих. Вот взять к примеру великую и жестокую школу советской, а ныне, кажется, российской космонавтики. По полгода, по девять месяцев парят они там вдвоем неразлучной парочкой. В настоящий момент, полузабытые родиной, на орбитальной станции «Мир-12» несли службу космические братья Ломжинский и Кантор. Один из них командир, а другой, наверное, бортинженер. Ну, понятное дело, научные исследования, визуальные наблюдения, шпионаж, медицинские эксперименты на самих себе. Но ведь вдвоем девять месяцев! Бывает, что связь с родными. Бывает, что француз или еще лучше француженка ненадолго в гости залетит. А так… Но ведь самое главное — вдвоем целых девять месяцев — это уже человеческое общество, которое управляется этой проклятой властью. И можно ль себе представить, что командир Ломжинский приказал, а бортинженер Кантор так вам и разбежался, то есть расплылся в невесомости приказ выполнять. А тот ему пять суток ареста, а этот ему по роже.

Но бывает и хуже и гораздо чаще, когда два приличных и суверенных в своих организмах человека, будучи мужчиной и женщиной, заключают между собой скрепленный печатями и взаимной жадностью брак и начинают жить вместе.

Мой умирающий взор лениво вспорхнул над бюстиком Боливара на лозунг «Долг венесуэльского воина беречь, а, если получится, то и преумножать». И я, согласный с ним, заснул стоя.

Когда утром я увидел Алима, отстоявшего всю ночь без смены на посту № 1, он был бледен, обескровлен, члены его дрожали, а по лицу бродила улыбка совершенно заблудившегося кокаинового барона. Усы его торчали.

— Ну как, Алимчик?

Мой товарищ по несчастью даже «и-и» выговорить не смог.

«Ну, мама, ты понимашь, что щи из бананов на тапировом бульоне, конечно, не то, что из капусты. Колибри в зубах застревают. Но это не идет ни в какое сравнение с подготовкой к военному перевороту, намеченному, как тут не понять, на 6 октября 1990 года [120]. Стрельбой по движущимся и неподвижным целям нас эамучали[121],пользованием слезоточивым газом нас затрахали[122], а пониманием важности овладения правом на нефтяные концессии нас вгоняют в гроб[123]. А намедни…»

А намедни лежу я на пляже, прячась за скалой от капрала Пепито, думаю — ничего тут хорошего нет. Надо делать ноги в США. Только вызволить Агасфера из кутузки, который получил сто пятьдесят суток ареста за вранье о Боливаре и на всякий случай пишет мемуары о своем участии в «Бостонском чаепитии» 1773 года. Решив поделиться этим с Алимом, загорающим рядом, я сел, выпрямив торс, подождал, пока солнечные ударчики проморгаются в глазах и толкнул друга в горячее плечо.

— Алим, тебе не кажется, что мы тут время теряем?

Бывший басмач, археолог и итальянский композитор, не поворачивая головы, выпятил ставшие негритянскими губы и пробормотал:

— Третьи сутки бушует метель.
третьи сутки.
На пути в Каракас замерзает артель —
гимназистки, проститутки…

А вечером, когда капралу все-таки удалось выловить всех прячущихся, то ничто уже, никакие молитвы нс уберегли меня от железного перста указующего.

— А ты, Пепито, пойдешь на пост номер один. И никуда не денешься, ибо это судьба.

Я, и без того судьбе покорный, пожал плечами.

— А какое оружие выдается на этот пост? Автомат, карабин, пистолет?

— Ха, оружие! Ну ты, Пепито, скажешь, тоже мне. Марш в столовую есть шашлык с бананами!

Я с некоторым недоумением уплел шашлык с тошнотворными бананами, запил чем-то сладким и витаминным.

— А теперь, — скомандовал повар, — марш в медпункт!

— А оружие? — спросил я врача, когда тот уже велел мне одеваться.

— А оружие, Пепито, тебе папа с мамой уже выдали. Марш в парикмахерскую бриться!

Часы пробили поздний вечер. Венесуэльские боги, встряхнув от лишних звезд, расправили черную бархатистую простыню над страной. Под зуд кровопийц отовсюду повыползали древние страсти и я, благоухающий, как Адонис на погребальном костре, отправился в аккуратный белый домик в колониальном стиле, что в темной опушке акаций и зарослей подмигивал в ночи, слегка подсвеченный луной.

Вытерев ноги о половичок, я постучался. Дверь открыл в дымину пьяный толстый офицер, заросший клочковатой бородой.

— Ну?

— Рядовой Гомес Гонсалес на пост номер один прибыл!

— Ну, — дверь равномерно поскрипывала и не давала возможности офицеру упасть.

— Так прибыл ведь.

— А в глаз хочешь?

— А вы, господин офицер?

Клочковатый был несколько озадачен моим встречным вопросом.

— Кто там, Пепито? — раздалось из глубины между звоном бутылок, бокалов и гитарных струн стервозное контральто.

— Да-а, э-э, может, это Пепито? — выдал оригинальное предположение пьяный.

Я воспользовался усилившейся амплитудой колебаний привратника и доложил прямо в кураж и разгул:

— Рядовой Гомес Гонсалес…

— Утомляешь, Пепито. Заходи и садись.