Катаев: «Погоня за вечной весной»

– Женя, эти деньги, доведенные вами до состояния вопиющей непрезентабельности, я аккуратно разложу по всем своим карманам, ибо в один карман они – пардон! – не влезают… Вам денег нельзя доверять, потому что при расчетах с официантами вы будете снова нещадно мять и терзать лица уважаемых государственных мужей Франции, среди которых, между прочим, есть лицо Виктора Гюго. Будем считать, что это ваша плата за обучение. Обучение литературе и Парижу… Итак, с какого кабака мы начнем? Разумеется, с “Шехерезады”…

Наши жены восхищенно напряглись и в унисон щелкнули раскрываемыми пудреницами».

Метрдотель, он же певец по имени Миша Морозов, признал и Катаева, и Евтушенко.

Катаев потребовал «Вдову Клико» 1916 года. Последнего года старой России. Не оказалось. Он раздраженно настаивал.

– Подойдите ко мне поближе… Теперь нагнитесь…

– Я боюсь, что… – бормотал метрдотель, нагибаясь.

Вероятно, гость что-то сказал ему на ухо. Пообещал много денег? Белогвардейский пароль?

«– А вы не бойтесь, – жестко произнес Катаев, кладя на испуганно вздрагивающие богатырские плечи свои руки, обсыпанные, как он сам шутил, не веснушками, а «осенюшками»… – Не бойтесь, Миша… Ведь все можно достать, если сильно хочется. Разве не так?

– Так точно… – вдруг по-военному вырвалось у метрдотеля, может быть, готовившегося когда-то вернуться в Россию на белом коне…

– А теперь действуйте, Миша!»

Устрицы, страсбургский паштет, для разминки – «Дом Периньон» 1926 года.

«Один из официантов, конфиденциально склонившись, что-то шепнул Катаеву – как я догадался, видимо, астрономическую цену бутылки.

– Я же сказал – откройте… – скучающе сделал царственный жест Катаев.

О, он отнюдь не выдохся – этот почти семидесятилетний старик Саббакин…»

Наконец из ночного Парижа возникли полдюжины бутылок «Вдовы Клико» 1916 года…

Валентин Петрович угостил бывшего соотечественника. А когда тот принялся петь, бросился к нему со слезами, одаривая крупными купюрами. «Катаев был в апофеозе швыряния денег… Лицо Катаева совершенно преобразилось, поюнело, стало чуть ли не прапорщицким…»

Бутылки были опустошены. Полководец желал зажигать дальше… Жены оставили их вдвоем.

«– Так и быть, погуляйте сегодня, мальчики, вволю, – ласково сказала Эстер, но тихонько шепнула мне: – Женя, вы все-таки не забывайте, что Валя как-никак старше вас на целых сорок лет…

В эту ночь Катаев еще долго продолжал быть двадцатилетним, таская обессиленного меня за собой то на Елисейские Поля, то в “Максим”, то в “Доминик”, то в какое-то привокзальное заведение, где на нем буквально повисла целая гроздь жриц любви в сетчатых штопаных чулках, зацеловывая со всех сторон, а он им всем дарил розы и угощал тем, что они называли шампанским…»

Что говорить, автор «Растратчиков» был верен своему сюжету, а главное – себе…

На рассвете в «Чреве Парижа», квартале пышного рынка, воспетом в одноименном романе Золя, они ели луковый суп «рядом с мясниками в кровавых фартуках». В такси Катаев заснул, и Евтушенко внес его на руках в гостиничный номер.

«– О Боже, у него же будет потом разламываться голова… А завтра – премьера… – прошептала Эстер, кладя ему на лоб горячее полотенце.

– Я буду метаться по табору улицы темной… – пробормотал Катаев, не открывая глаз».

И только и свету, что в звездной колючей неправде,
А жизнь проплывет театрального капора пеной;
И некому молвить: «Из табора улицы темной…» –

продолжим за ним стихотворение Мандельштама.

Некоторое время после «Юности» Катаева не оставляли «прожекты». Он по-прежнему по-ребячьи желал полководить. Быть первым в одесских дворах, на гимназической елке, в «Зеленой лампе», у гудковцев…

Однажды под шампанское сообщил Аксенову:

– За этим столиком Ильф сказал мне: Саббакин, вас все здесь уже знают…

Вернувшись к давнему плану быть надсмотрщиком на плантации, он предложил самым отборным неграм – коллективно создать роман.

«Условие было простое: никакого общего замысла, никаких обсуждаемых характеров и сюжетных ходов», – вспоминал один из соавторов Владимир Войнович в заметке «Игры Патриарха и его фаворитов» (чем не лабораторная работа по зарождавшемуся мовизму?). Все соглашались писать первую главу, но никто не хотел барахтаться в тканях повествования. Решили бросить жребий – в шляпу легли девять бумажек с цифрами, именно столько собралось отцов-основателей: Валентин Катаев, Анатолий Гладилин, Фазиль Искандер, Юрий Казаков, Василий Аксенов – неслабая компания, да? – Георгий Владимов, Владимир Войнович, Лев Славин, Илья Зверев…

Зверев свидетельствовал: «Счастливым первым оказался маститый Валентин Петрович Катаев, которому и здесь, по традиции, повезло. Потому что Валентину Катаеву уже случалось сочинить первую строчку одного коллективного романа. Строчка была такая: “В уездном городе Н.”, а роман назывался “12 стульев”. Так что если он был Ильфу и Петрову крестным, то нам тем более».